СКЕПТИК ПИРРОН

Элида – город и область на севере Пелопоннеса, где издревле в священной роще Зевса при местечке Олимпия раз в четыре года проходили Олимпийские празднества, по которым к тому же велось греческое летоисчисление. По этой причине, чтобы не запутаться в прошлом и будущем, греки проводили  Олимпийские игры при любых внешних обстоятельствах. Жители Элиды традиционно были хранителями  священного олимпийского огня (и являются ими поныне!) и распорядителями игр. Это приносило  им значительный доход, который позволял безбедно проводить время до следующих игр. Еще элидцы были известны как пьяницы и обманщики, постоянно нарушающие союзные договора, увиливающие от военных действий и дающие ложные клятвы богам, -  за что их презирали и не любили ни в Спарте, ни в Афинах. И те, и другие не раз грозились захватить Элиду, а элидцев как клятвопреступников поголовно сделать рабами, - но не могли решить, кто тогда будет проводить Олимпиады, а если их не проводить, то может исчезнуть Время! Судьба Элиды долго висела на волоске и могла кануть в вечность,  если бы однажды  из далекого военного похода в свой родной город не вернулся мало кому до этого известный элидец Пиррон…      

Для царя Македонии Филиппа II, а затем для его сына Александра военная победа над Грецией не стала окончательным торжеством. Победить – еще не завоевать. Но поскольку Македония все же не была вечным врагом Эллады, то когда на Коринфском конгрессе Александр вместо обкладывания греков данью  предложил им совместный поход на Персию за все нанесенные грекам и македонцам  обиды, он сразу же завоевал греческие сердца. 

В 334 году до н.э. объединенная греко-македонский армия выступила в поход, в первом же сражении разбила персов, затем захватила всю Малую Азию и покорила Египет (332), где Александр заложил в свою честь новый город Александрию, затем захватила Вавилон, окончательно разбила армию персов и вошла в ее столицу Сузы. Персидская держава перестала существовать, а Александр был  признан персами «сыном Бога».  Казалось бы, цель похода была исполнена, но неожиданно Александр обратился к побежденным персам с вопросом: а кто их вечный враг? На что персы дружно указали на восток, откуда на них веками набегали бесчисленные полчища индийских племен, принося с собой не только разрушения, но и болезни, смрад разложения и мерзких гадов, губивших землю. Тогда «сын Бога» предложил персам собрать разбежавшуюся армию и совместно с греко-македонцами отправиться на завоевание Индии. Теперь у персов зажглись сердца, но греки наотрез отказались идти в неизвестные им земли. Александр счел за лучшее отпустить их домой, и в 327 году до н.э в поход на Индию отправилась уже македоно-персидская армия с небольшим отрядом греческих добровольцев, соблазненных слухами о несметных богатствах Индии и древних храмах сплошь из золота и драгоценностей. Среди оставшихся с Александром был и элидец Пиррон. Однако, вступив в индийские пределы, армия не нашла не то что городов и храмов, но даже обычных дорог, и с трудом продиралась через непроходимые джунгли, не встречая сопротивления. Однажды какой-то раджа выступил против них, решив напугать боевыми слонами, но был с легкостью разбит. Во время этой короткой битвы Александра и его воинов поразили странные, полностью обнаженные люди, которые не замечали сражающихся и шли, словно слепоглухие, безмолвно погибая под ногами коней и слонов, от копий и мечей. После сражения Александр приказал отловить нескольких из них и привести в лагерь.

Когда им сказали, что перед ними Покоритель мира, они заулыбались и ответили, что нельзя покорить сансару, поскольку она давно покорила их самих.   Неизвестно, на каком языке они говорили, и как Александр и его окружение поняли, что они говорили, или  поняли только тогда, когда один из «голых» подошел к ближайшему воину, взял его кинжал и с улыбкой воткнул себе в сердце. Так или иначе, слушавшим «голых мудрецов» открылась совершенно новое представление о мире, где жизнь это «сансара» - бесконечная и бессмысленная мнимость, тьма, обволакивающая разум и  состоящая  из таких же бессмысленных желаний, тревог, страстей и множества фальшивых привязанностей. Истинный же смысл существования - выйти из «сансары» в «нирвану» - состояние вечного покоя, просветленного духа, где нет ни радостей, ни страданий, и нет границы между жизнью и смертью. Кто достиг этого, тому неведомы ни холод, ни жара, ни голод, поскольку для него уже не имеет значения, жив он или мертв. Объяснить же блаженство просветленного духа «голые мудрецы» так и не смогли, пряча улыбки в свои бороды и космы.

Александр и македоняне не знали, что они случайно натолкнулись на изолированную колонию индийских аскетов – одного из крайних ответвлений индуизма,  и подумали, что эти «гимнософисты» (голые мудрецы) и есть хранители всей индийской мудрости. На Пиррона, бывшего свидетелем этой встречи, сцена радостной смерти и рассказ о «нирване» произвели настолько сильное впечатление, что он потерял сознание и упал, а когда очнулся – был уже совершенно другим человеком…

Александра же эта встреча только позабавила, и он намеревался двинуться вглубь Индии, но в войске началась эпидемия тропической лихорадки, от влажности джунглей и начавшихся проливных дождей пузырилась кожа, солдаты гибли от укусов змей и ядовитых насекомых, и чтобы избежать бунта и сохранить армию Александр счел за лучшее повернуть назад. Завоевав по дороге еще пару незначительных царств, он вернулся в Вавилон, решив сделать его своей столицей. Там он окружил себя исключительно персами и, словно споря с «гимнософистами»,  стал вести роскошный восточный образ жизни с беспрестанными пирами и свадьбами, обзавелся множеством жен – что вызвало уже открытое недовольство македонян. Чем бы это кончилось – неизвестно, поскольку в 323 году до н. э. Александр внезапно умер от скоротечной болезни, оставив свою огромную державу в руках нескольких  военачальников-диадохов.

Греки, изнеженные своей цивилизацией, особенно пострадали в индийском походе, и обратно в Грецию   вернулись буквально единицы, среди них и Пиррон, который позже утверждал, что не помнит ни самого похода, ни как он очутился в Элиде. Нельзя сказать, что он стал  «гимнософистом» и впрямую практиковал аскетизм - голым он не ходил, но, вернувшись,  он раздал все свое имущество, объясняя это  необходимостью ослабить привязанность к земным благам, стал выполнять самые черные общественные работы, исповедовать благочестие и показывать пример жизни, полной исключительного спокойствия и удовлетворенности, что бы с ним и вокруг него ни происходило. Единственной проблемой было то, что он везде ходил, не разбирая пути, и постоянно норовил или упасть в яму, или угодить под колеса повозок. Тогда за ним стали присматривать, а заодно пытались узнать причину случившейся с ним перемены. Пиррон, пребывая в своей «нирване», не мог объяснить своего состояния, поэтому он подобрал иное слово, и говорил, что он живет в «скептикосе» - постоянном и бесконечно чистом размышлении ни о чем, ибо в видимом мире нет ни смысла, ни истины. Он говорил, что наши чувства и разум, наши представления и мнения ненадежны, поэтому нельзя знать, где правда и где ложь, и лучше быть непредвзятыми и одинаково беспристрастным ко всему.

Постепенно к Перрону стали относиться как к мудрецу, называли его «скептиком», и многие ученые люди желали познакомиться с ним. Элидцы почувствовали на себе внимание, умерили свое пьянство, обзавелись благочестием, перестали давать ложные клятвы, а Пиррона назначили верховным жрецом при храме Зевса, освободили от налогов и даже воздвигли ему статую. Пытаясь понять «пирронизм»,  сравнивали его с Сократом, который «знал, что ничего не  знает», на что Пиррон возражал: «Я не знаю, что я знаю».    

Как же случилось, что невинное греческое слово «скептикос», случайно оброненное Пирроном и обозначающее не более чем рассмотрение или исследование чего-либо, превратилось затем в целое философское направление – скептицизм? Неверно было бы полагать, что скептицизм появился благодаря одному лишь Пиррону как результат прямого переноса индийской медитативной философии на греческую почву. Характерной особенностью  Индии была (и остается) идеальность климатических условий и связанная с этим перенаселенность, которая саморегулировалась разделением людей сначала на касты, а внутри каст – на множество отдельных сект со своими верованиями и гуру.  Это никак не соответствовало греческому пейзажу с его  горными хребтами и резкими перепадами температур от моря вглубь суши, что заставляло людей тесниться в городах. Правильнее будет сказать, что Пиррон привез с собой некую идею жизни без цели и веры, которая совпала с жизненной неопределенностью, возникшей после внезапной смерти Александра Македонского. Греческие полисы на время оказались предоставлены сами себе, не стало политического центра, исчезли законы, смешались гордость и унижение, вера и неверие, правда и ложь. Поэтому «пирронизм» с силой  низового пожара полетел по Греции и был подхвачен не где-нибудь, а в самом сердце греческой философии - платоновской Академии в Афинах.

После смерти своего основателя, Академия пребывала в упадке, подвергаемая убийственной критике со стороны Аристотеля. Когда же до Афин дошла весть о Пирроне и «пирронизме» как новом взгляде на реальность, Академия словно получила живительный глоток воздуха. Сам Платон, как мы помним, не составил четкого свода своей философии, а разбросал ее в «Диалогах Сократа», но сделал это с предельной осторожностью, чтобы не подвергнуться гонениям. Теперь же его академические последователи заявили, что смутность платоновского изложения своих философских идей определялась его «скептицизмом» (бабах!), опирающимся на свободное рассуждение, а не на итоговые выводы. Дальше – больше! Было заявлено, что скептицизм всегда был «генеральной линией» греческой философией, что очевидно уже у Гераклита («все течет, все изменяется»), у Анаксагора с его абстрактным Нусом, у Демокрита с его «безыдейными» атомами, немного искажен у Протагора и софистов  с их полным отрицанием наличия мировых законов, и присутствует даже у родоначальника элеатской школы Ксенофана, который «не знал», что такое Бог. Те же, кто в философии что-либо посмел утверждать, были названы «догматиками», главным из которых был объявлен Аристотель, после чего вся творческая мощь Академии была направлена на его  «разоблачение» и обрушение установленной Аристотелем картины мира.

Новоявленные скептики-пирронианцы  предложили заменить философские попытки установить истину готовностью принимать видимость за единственную реальность, а вместо убеждений довольствоваться обычным укладом жизни на основе обычаев и законов, дарующих нам благочестие и уберегающих от нечестия. Если суммировать весь смысл скептицизма, то он ничего не утверждает кроме того, что мы живем в абсолютной неизвестности, а потому все на свете можно бесконечно рассматривать «с одной стороны, с другой стороны…» - при неизвестности количества этих сторон. Но, бормочет скептицизм, на всякий случай следует придерживаться положительных значений. То есть, с одной стороны – возможно, что Бога нет, а с другой – и в храм заглянуть не грех... Так скептицизм сформулировал обывательскую формулу счастья, которая позже станет основой буржуазной морали.

Греческий скептицизм выработал и свою теорию, по которой философ обязан (!) воздерживаться от «эпохэ» - суждений, пребывать в  «афасии» - немоте, не дать ничему внешнему взять верх, чтобы в результате войти в состояние «атараксии» – безмятежности, невозмутимости и душевного спокойствия. Ну, кто же от такого откажется! В дальнейшем этот величайший философский конформизм наберет силу и заявит, что, вероятнее всего, истинная причина мира существует, но ограниченность нашего восприятия и основанного на нем мышления  не позволяют ее узнать. Поэтому лучше заниматься земными делами и найти баланс со всеобщей неизвестностью, уравновеситься с незнанием.

Еще до появления на земле греков,  Индия тысячелетиями томилась в своем безвременье и создала свою вневременную философию: вообще не думать об истине, а лишь о тяготе бессмысленного существования (сансара), от которой можно укрыться в нирване. Случайный период греческого безвременья принял в себя эту идею неопределенности мира, но европейский разум – атакующий по своей природе, поэтому он хочет открыть смысл существования, а «открытие», что открыть ничего нельзя, на европейской почве рождает не пассивный, а активный вывод, что  если цель – ничто, то тогда движение – все! И тут пути греческой философии расходятся. Платонизм, вслед за греческой ученостью и греческим языком, распространяется по всем образовавшимся после смерти Александра Македонского эллинистическим государствам, что приведет в итоге к появлению в эллинистической Иудее Христа с платоновской идеей спасения души, а скептическую идею поступательного движения вкупе с наскоро переоборудованной греческой мифологией подхватит поднимающийся Рим. Цицерон и Плутарх доведут ее до государственной идеологии и сделают основой римского «бесцельного» могущества и беспрерывного расширения  Римской империи.

Реакцией на скептицизм станет мистицизм со своим «тайным знанием», подпитываемый  персидским зороастризмом, иудейской каббалой и египетскими культами. Если философия признала истину непостижимой, то мистицизм  «владеет» тайными путями к ней.

У скептицизма нет границ. Наша жизнь безответна, сколько ее не вопрошай. И все же велики те, кто бросается на эту безответность, как на стену, пытается ее пробить и увидеть слепящий свет Истины.

А что же Пиррон?  Он не оставил никаких письменных свидетельств,  а значит нет доказательств, существовал ли он на самом деле или это очередная кем-то измышленная «догма» - так нас учит придуманный им скептицизм. Недаром, когда у Пиррона спросили: «Жив ли он или умер?» - он ответил: «Не знаю…»