Петр Струве. Проект «Великой России»,  или Как примирить интеллигенцию и власть?

​

     Гражданские войны сотрясали историю многих стран. И всегда они завершались примирением враждующих сторон и разрешением национальных противоречий: в войнах Кромвеля в Англии – установлением конституционной монархии, в религиозных войнах в Германии – отделением церкви от государства, в США – отменой рабства. Таков непреложный закон внутренних войн – заканчиваться миром, ибо, в противном случае, народ, втянутый в пучину братоубийства, обречен на самоуничтожение. И только гражданская война в России не получает естественного завершения ни заключением мира между враждующими сторонами, ни капитуляцией, ни пусть даже разделом территории страны. Вместо этого – абсолютная победа одной стороны и полное поражение другой.

       Средневековье начиналось с захвата варварами Рима. Буржуазная эпоха – с разграбления санкюлотами Версаля. Социализм – с уничтожения собственной страны. Большевистский лозунг «превращения войны империалистической в войну гражданскую», срезонировав с разрушительной энергией, вырвавшейся из темных глубин национального бытия, приводит к исчезновению Российского государства и образованию на его месте черной дыры, грозящей поглотить остальной мир. Но немедленной цепной реакции и планетарного катаклизма не происходит. Существенным фактором, удержавшим мир на грани катастрофы, стал небывалый для истории исход, или бег, значительной части культурного слоя России за пределы страны. Потерпев поражение в открытой схватке и оставив погибать свою цивилизационную составляющую, русская культура, вместе с остатками белых армий, растекается множеством человеческих потоков вдоль всех границ бывшей империи, унося с собой духовный лик России, в том числе и неизбывную русскую идею.

       Заключительным актом этой грандиозной драмы стала высылка Лениным в 1922 году всех нейтральных и даже лояльных к новой власти идеалиствующих философов и ученых. Вышвыривая из России последние осколки русской культуры, Ленин тем самым вычищал до основания «плацдарм» будущей мировой революции. Отправка в Европу "философского парохода" – событие того же порядка, что и расстрел царской семьи: само имя России и память о ней должны были, по плану Ленина, навсегда исчезнуть из истории человечества.

       Побежденная собственным народом Россия все же не исчезает окончательно. От Харбина и Шанхая, через всю Европу и до Нью-Йорка возникают островки русской жизни, незримо связанные между собой. 20 с лишним лет, до начала Второй мировой войны, реально просуществует Зарубежная Россия – невидимый континент, состоящий из  эмигрантских центров в Китае, Европе и Америке, а также русских общин в Эстонии, Латвии, Болгарии, Турции, Финляндии и включающий более двух миллионов человек. Экстерриториальная общность русской эмиграции, сохранившая все национальные признаки, но лишенная жизни народной, становится противоположным полюсом к оставшимся без признаков национальной жизни русскому народу и  Совдепии (от "Советы рабоч.-крестьян. и красноарм.  депутатов" – первое данное Лениным название для социалистического государства).

     В первые годы русское сообщество за рубежом не ощущало себя изгнанниками. Они воспринимали бывшую Россию как временно захваченную обезумевшей толпой во главе с кучкой большевиков-авантюристов. Себя же понимали как спасителей, вынесших из революционного огня живую душу России. Это давало им право мыслить и говорить от ее имени. А когда оценкой событий определяется и личная судьба, взгляд становится острее и объективнее. Он выходит за философские пределы и – в поисках не только виновников, но и причин национальной катастрофы – подвергает анализу все без исключения стороны российской жизни. Воедино сводятся история, философия, идеология и политика.

      В этот бурный и короткий период «эмиграции на чемоданах» интеллектуальным острием внешней России, направленным исключительно против Ленина и большевизма, становится политик, историк, экономист и правовед Петр Бернгардович Струве (1870–1943).

     Струве и Ленин – одногодки, принадлежали к одному дворянско-интеллигентскому слою общества, оба провинциалы по рождению и эмигранты-скитальцы по образу жизни. Но Петр Струве всегда был на шаг впереди. И родители «посерьезней» (отец – пермский губернатор), и образование фундаментальней – полный курс столичного университета, где он затем получает звание профессора. Молодые Ленин и Струве приготовляются к политической и публицистической деятельности на общей марксистской кухне и даже тесно сходятся как противники плехановской ортодоксии и сторонники творческого развития марксизма на русской почве. И опять Струве на шаг впереди: в 1898 году он становится автором первого Манифеста РСДРП, что давало ему все шансы стать русским Марксом, если бы не арест и вынужденная эмиграция.

    В период совместной эмиграции начала девятисотых годов между Лениным и Струве вспыхивает острейшая полемика по самому существенному вопросу: марксизм ли в помощь России или Россия для марксизма, как это мыслил коммунистический глобалист Ленин. А когда Ленин раскалывает РСДРП и формирует большевистскую фракцию с откровенно антиинтеллигентской направленностью, Струве, считавший русскую интеллигенцию единственной революционной силой России, порывает с марксистской идеологией и формирует либерал-интеллигентский «Союз освобождения». Струве и Ленин уже не соратники, но еще попутчики.

     Идеологическими противниками их делает полярное отношение и оценка результатов первой русской революции 1905 года. Струве окончательно переходит с социалистических на либерально-демократические позиции и становится ведущим идеологом партии конституционных демократов. Он пишет совместно с П. Милюковым и Н. Лосским программу партии, которая обеспечила кадетам ведущую роль в февральской революции 1917 года. Но следует инспирированный Лениным Октябрьский переворот, воспринятый Струве как украденная победа, затем – Гражданская война. Член правительств Деникина и Врангеля – Струве продолжает открытое идеологическое сражение с Лениным. С появлением двух Россий – внутренней и зарубежной, Струве признается вождем либерально-интеллигентского крыла Русского Зарубежья.

      В 1921 году в Софии он публикует «Размышления о русской революции». В этой и в ряде последующих работ Струве дает свою версию причин и следствий, в результате которых Россия пала жертвой социалистического соблазна, а также формулирует задачу Зарубежной России – всестороннее разоблачение большевистского обмана и работа по возрождению России к исторической жизни.

      Еще занимаясь экономическим марксизмом, Струве спорил с Плехановым о роли и месте личности при социализме. В эмиграции Струве возвращается к этой теме, но теперь уже не как к отвлеченной теории, а как к существенному вопросу настоящего и ближайшего будущего: жизнеспособен ли социализм в принципе? Струве экономически доказывает невозможность существования эгалитарного социализма, при котором принудительное равенство в процессе социалистического производства неизбежно будет замедлять темпы его развития и в конечном счете приведет к разрушению народного хозяйства. С другой стороны, естественное стремление человека к реализации своей хозяйственной годности с той же неизбежностью вновь будет приводить людей к неравенству и возникновению личной (частной) собственности. Разрешение же этого экономического противоречия внутри социализма возможно только насильственным удержанием всеобщего равенства посредством милитаризации труда и превращения страны в казарму. Из неизбежности казарменной модели реального социализма согласно беспощадным законам экономики Струве выводит дальнейшее отчуждение народа от собственности и власти, полное отсутствие прав человека, идеологизацию и политизацию науки, мировую угрозу социалистического милитаризма, образование тотального дефицита и т. д. Как видим, Струве уже в 20-х годах «смоделировал» и сталинский тип социализма, и последующий застой, и неизбежный крах советской власти

     Доказывать обреченность России социалистической и, как следствие, необходимость активной борьбы с советской властью было для Струве задачей прежде всего политической, и с ней он справился блестяще. Но на вопрос, почему Россия поспешила принять социализм в его самых извращенных формах, Струве давал не самый убедительный ответ. Он посчитал, что под влиянием большевистской пропаганды в народе сработал биологический принцип права на лень – желание работать меньше, а получать благ как можно больше. В сочетании же с такими особенностями российской народной жизни, как отсутствие трудовых традиций и привычка к массовым (безответственным для индивидуума) проявлениям своих требований, природное для человека нежелание трудиться переросло в народный протест, с которым ослабленная войной власть справиться уже не смогла.

      Разоблачение социализма и доказательство его временности было необходимо не только для поддержания боевого духа соратников, но прежде всего для того, чтобы завтрашняя, восставшая из социалистического пепла Россия не повторяла вновь и вновь роковых ошибок своих властителей.

​

      Одна из существеннейших проблем России – неясность ее исторического прошлого. О древнем Урарту историкам известно больше, чем о начале киевско-новгородской Руси. Можно бесконечно вчитываться в «Повесть временных лет», но летописный свод XII века, который к тому же никто не видел в подлиннике, отзовется все той же легендой о призвании варягов на правление славянскими племенами в середине IX века. Струве, всегда бывший сторонником «норманнской» теории возникновения Руси, теперь подвергает эту теорию всестороннему историко-герменевтическому исследованию. Он рассматривает исторические факты и легенды в свете результирующих особенностей поведения и мировоззрения русского народа, сводящихся, в итоге, к национальному характеру.

     В отличие от подавляющего большинства историков России, считавших началом Русского государства объединение восточнославянских племен на основе этнической общности, Струве трактует процесс образования Руси как соединение различных соседствующих племен и народов (с преобладанием славянского элемента) под норманнской идеей создания мощного военного государства, позже удачно подкрепленной принятием разноплеменной Русью христианства. Таким образом, еще не до конца сложившееся русское самосознание оказалось подчиненным целям военно-походной, а в конце концов –  государственной жизни.

    Из этой исторической причинности Струве делает обобщающий вывод: поскольку в России принадлежность к нации осознается не столько как принадлежность к этносу, сколько как принадлежность к государству, то в самосознании русского народа национальной идеей оказывается идея государственная. Этой идеей пропитана как вся история России, так и все особенности народно-национальной жизни. Но по этой же причине у россиян отсутствует межличностное чувство связи по крови, по общей исторической памяти, уходящей в языческую древность, по глубине бытовых и религиозных традиций. Связь осуществляется только по власти. Скрепы между людьми – через центр, через царя. Убери эти скрепы, и возникнет хаос.

     Но подобное устройство государства и общества, продолжает Струве, вызвало к жизни другое, глубоко положительное и объединяющее начало – патриотический эрос. Национальное чувство для народа России есть чувство патриотическое, чувство принадлежности к могущественному государству. Государственность, таким образом, становится для России ее русской идеей. Отсюда происходит и особый вид русского национализма – сплочение всех народных сил во имя могущества государства. И если дать патриотическому эросу русского народа широкое русло и сфокусировать энергию государственного национализма, способного стать выше национализма этнического и тем возвысить Россию над национальными странами, то, по заключению Струве, немедленно исчезнут все общественные, социальные и межнациональные противоречия, и мир узрит не социалистическую, не имперскую, а истинно Великую Россию.

      Стоит обратить внимание, что оба вождя, Ленин и Струве, одинаково строили свои пропозиции на безнациональности России, но делали из этого диаметрально противоположные и одинаково ошибочные выводы. Ленин видел в этой особенности России ее приспособленность к переходу в интернациональные формы и поэтому, ради победы красных в Гражданской войне, с легкостью отказался не только от Польши и Финляндии, но был готов отделить от РСФСР всю Украину и Кавказ. А Струве, убежденный, что для победы белых в Гражданской войне надо разбудить в народе уснувшее стремление к мощной государственности, выдвинул известный лозунг о единой и неделимой России, чем оттолкнул от Белого движения значительные антисоветские силы националистов и сепаратистов, в частности казачество, что привело к изменению соотношения сил на фронте и предопределило в итоге поражение Добровольческой армии Юга России. 

​

    Но если России уготовано быть мощным и процветающим государством, то почему же она вместо этого получила революцию, гражданский раскол и жалкое социалистическое существование? Что же помешало России? Почему ее национальная жизнь никогда не была столь радостна и величественна, как на парадных парсунах торжества России екатерининских времен? Ответ Струве категоричен и… ожидаем: "Россию погубила безнациональная интеллигенция, единственный в мировой истории случай забвения национальной идеи мозгом нации".  Историческая ошибка интеллигенции, полагал Струве, состояла в том, что в борьбе за лучшую, европеизированную Россию против России феодально-азиатской она забыла о своей принадлежности все же не столько к Европе, сколько к Отечеству. Ненависть к власти вылилась в ненависть к самой душе России. Мысль для Струве не новая. Еще в 1909 году в веховской статье «Интеллигенция и революция» он утверждал: "Идейной формой русской интеллигенции является ее отщепенство, ее отчуждение от государства и враждебность к нему".

   Несчастную русскую интеллигенцию терзали обвинениями и религиозные философы, и отбросивший ее в «меньшевизм» Ленин. Но в отличие от них Струве никого не обвиняет, а анализирует причины генетического неприятия интеллигенцией российского государственно-бюрократического устройства и столь же враждебного отношения властного чиновничества к представителям вольнолюбивой общественности. В этом противостоянии он видит основной вопрос России, суть которого: кому принадлежит Россия, и кто ее выражает?

      По первой части вопроса иллюзий у Струве нет. Россия всегда принадлежала и всегда будет принадлежать власти предержащей, какого бы цвета ни была эта власть. А вот по части того, кто выражает Россию, Струве решительно меняет сложившиеся в пространстве русской мысли представления. Да, Россия скреплена патриотическим эросом, способным подниматься до национального духа. Но в толще русского народа национальный дух пребывает лишь в виде непроявленной потенции, а в государстве – как его квинтэссенция, субстрат. Энергия же национального духа, благодаря которой Россия движется сквозь историческое время, сосредоточена в национальной культуре, создателем и носителем которой в России является интеллигенция. Таким образом, противостояние между  властными и свободолюбивыми общественными группами вырастает у Струве до онтологического противоречия между российским государством и русской культурой. Этот же взгляд на культуру и выражал общее представление, что русская интеллигенция унесла национальный дух с собой, в эмиграцию, воздвигнув тем самым незримую Россию за рубежом.
   Где же корни этого противоречия, и к чему оно приводит? В ответах Струве многое окажется нам знакомым. Например, понимание им невостребованности и даже ненужности слоя носителей культуры для русской патриархальной государственности, в связи с чем интеллигенция вынуждена направлять свой духовный потенциал на раскачивание государственных устоев. Выражая Россию, интеллигенция в то же время своей перманентной революционностью постоянно подрывает ее. В революционной «летописи» России, излагаемой Струве, интеллигенция выступает, естественно, от имени народа, который «участвует в сражении только как нищий – показом своих язв». Представление о неучастии масс в исторической жизни России – о безнародности российской истории переходит в трагическую картину извечной борьбы двух меньшинств – интеллигенции и государственной бюрократии или, по-другому, борьбы «сюртуков и гвардейских мундиров» против «фраков и мундиров жандармских». Эта борьба, пронизывающая, по выводу Струве, всю историческую жизнь России, и привела к истощению ее внутренних сил, что, в свою очередь, увеличило отставание России от других народов Европы.

       Исходя далее из концепции борьбы двух меньшинств, Струве трактует всю русскую историю как циклическую смену освободительных и репрессивных периодов, порождаемых взаимной реакцией власти и «общественности». Отсюда же следует и его весьма оригинальное понимание заключительных революционных событий в России:

       революция 1905 года – репрессивная реакция царизма на освободительную работу русской интеллигенции 90-х годов;

       февраль 1917 года – победа сил освобождения как ответ на репрессии, начавшиеся в 1907 году;

    октябрь 1917-го и последовавшая за ним гражданская война – репрессивная реакция новой власти, теперь уже в лице Ленина и большевиков, в ответ на победу освободительного движения.

     Но, обнадеживает Струве, в соответствии с этим же законом цикличности, после победы Советов в гражданской войне неизбежно начнется новый период освобождения – в борьбе против репрессивной советской власти. В этой борьбе вновь победят силы освобождения – не важно, с помощью ли внешней интервенции или через разложение большевизма изнутри.

      Но что ожидает Россию дальше? Если, размышляет Струве, возникнет демократическое правительство во главе с П. Милюковым, то оно или будет низложено старой бюрократией, или вынуждено будет рвать со своим интеллигентским прошлым и становиться новой бюрократией, охраняющей власть от вновь образовавшихся лишних людей.

      Но после несчастья, каким стал для России захват власти большевиками-ленинцами, после такого страшного урока Россия уже не может и не должна возвращаться к своему привычному репрессивно-освободительному ритму: "Отрицательного самопознания, смешанного из раздумья, покаяния и негодования, недостаточно, однако, для возрождения нации. Необходимы ясные положительные идеи и превращение этих идей в могучие творческие силы". В своем регулярно публикуемом «Дневнике политика» Струве начинает разрабатывать принципиально новую идею – не очередного освобождения России, а ее окончательного возрождения. Но для этого России потребуется такое государственное устройство, которое бы навсегда примирило интеллигенцию и власть или, по крайней мере, сделало их отношения неантагонистическими. По существу, размышляет он, у противоборствующих сторон совершенно разные исторические задачи. Российская власть обязана охранять целостность страны и увеличивать ее могущество, а интеллигенция требует свободы не по своеволию, а для раскрепощения своих творческих сил ради созидания великой культуры. Значит, идеальное для России государственное устройство должно быть таковым, чтобы оно могло удерживать в себе одновременно либеральное и консервативное начала. И таким устройством может быть только монархия, но не старый русский абсолютизм, а конституционная монархия английского типа, которая единственно способна, возвышаясь над свободой и властью, сохранять баланс этих сил. При любой другой форме власти Россия получает или анархию, или диктатуру, поскольку оба противоборствующих меньшинства, власть и интеллигенция, несут в себе агрессию, стремление подавить друг друга. Только «равноудаленная» монархия, убеждает он в статьях «Дневника», может служить заслоном и от присущей русской власти и связанной с недостатком цивилизующих традиций внутренней дикости, и от восторженно-некритичного принятия русской интеллигенцией чужеродных для России социокультурных и политических идей. В новой конституционно-монархической России, перестав тратить свои могучие силы на борьбу с властью, интеллигенция займется, наконец, своим прямым делом – понесет в народные массы национально-культурную идею Великой России. Интеллигент займет место священника и разбудит дремлющий в народе патриотический эрос. Не Православие, не Коммунизм, а Patriotica станет национальной идеей и приведет Россию к возрождению.

​

     Программа либерального консерватизма была отнюдь не теоретическим изыском или утопической мечтой, а имела под собой абсолютно практическую цель. Струве надеялся сплотить вокруг нее географически и идейно разбросанную русскую эмиграцию, надеялся создать сильную единой целью внешнюю Россию, способную эффективно воздействовать на Россию внутреннюю. Этому должно было способствовать и его положение идейного вождя Белого движения, активного участника Гражданской войны. Но в 1922 году к европейскому берегу причалил «философский пароход», и Струве неожиданно сталкивается с «покаянной» позицией новоприбывших, прежде всего Н. Бердяева и С. Франка, признающих закономерность произошедшей в России народной революции. Начинается ожесточенная и бесполезная полемика Струве с Бердяевым, «младоросами», «сменовеховцами», евразийцами…

    В 1925 году в редактируемой им газете «Возрождение» Струве публикует развернутую объединительную программу либерально-консервативного монархизма с «формулой» Великой России: "Либерализм означает вечную правду человеческой свободы, славной традицией записанной и на страницы русской истории; консерватизм означает великую жизненную правду охранительных государственных начал, без которых государства вообще не стоят, без действия которых не было бы и никогда вновь не будет Великой России". Однако эта «формула» не устроила никого: ни христианских социалистов, возглавляемых Бердяевым, ни республиканцев-милюковцев, ни защитников русской монархии. Одним в его программе не хватало демократии, другим – святости, третьим – жестокости. В целом же сама мысль о русском правовом государстве всем казалась абсолютно призрачной.

      В 1926 году Струве складывает с себя полномочия председателя Объединительного (но никого так и не объединившего) Зарубежного съезда, а затем и главного редактора газеты «Возрождение» и фактически исчезает из общественной и политической жизни русской эмиграции. Струве с его воинствующим национализмом оказался не нужен раздираемой сомнениями эмиграции так же, как Ленин с его воинствующим интернационализмом стал не нужен новой советской власти. Мир не узрел ни ленинских Соединенных штатов Европы, ни струвианской Великой России.

       Петр Бернгардович Струве умер в нищете и забвении в 1943 году в оккупированном Париже.

​