ЕВРАЗИЙСКАЯ УТОПИЯ

 

I.

 

       Появлением в нашем национальном сознании евразийской идеи мы обязаны сыну  религиозного философа,  князя Сергея Трубецкого - Николаю Сергеевичу Трубецкому (1890―1938).  Лингвист и этнограф, выпускник Московского и Лейпцигского университетов, участник  «лингвистического бунта»  Бодуэна де Куртенэ и де Соссюра против концепции изучения языков на основе исторической вертикали их развития, Ник. Трубецкой сформулировал понятие горизонтального духовно-антропологического контекста. Начав с простого факта присутствия в русском языке большого количества татаро-тюркских слов и корней, он приходит к идее языкового союза — естественного объединения неродственных или отдаленно родственных языков, на которых говорят народы, имеющие тесные контакты и культурную общность.

       Опубликовать свои открытия он не успел из-за начавшейся в России революции. Гражданская война застала его в научной экспедиции на юге России, откуда, подчиняясь всеобщему бегу, Трубецкой вместе с остатками Белой армии переправляется в Константинополь, а затем оказывается в Софии. Там в 1920 году и появляется на свет его первая теоретическая статья «Европа и Человечество». Объясняя в ней ту быстроту и легкость, с которой «внезапно рухнуло то, что мы называли «Русскою культурой»», автор неожиданно возлагает ответственность за гибель России не на большевиков, а обвиняет... Европу! Он разоблачает  культурный европеизм, который под маской универсальной культуры, под видом привнесения благ цивилизации захватил и культурно колонизировал другие народы. Русская же интеллигенция  стала внутри России агентом этого культурного шовинизма, некритически приняв все европейские ценности. Из этого отравленного источника, уверяет Трубецкой, берут начало все беды России: культурное и классовое расслоение, затрудненность распространения культуры в нижние слои общества, отсутствие национального творчества и т.д. Результат — глубокая отсталость и комплекс национальной неполноценности. Победа в России социалистической  идеи, по логике Трубецкого, и стала окончательным результатом тотальной европеизации под видом интернационализма.

       Статья Н.Трубецкого не вызвала особого интереса эмиграции: ну, подумаешь, славянофил–этнолог обиделся на Европу за то, что она не пришла на помощь Деникину и Врангелю… К историческому слову сказать, Европа собиралась  помочь Деникину, но для этого он должен был  отказаться от имперского лозунга «единой и неделимой России» и согласиться на независимость Украины. Да только  Деникин не желал отречься от своего друга и главного идеолога Белого движения П.Б. Струве, этот  самый великодержавный лозунг и сочинившего. Так что не Европу надо было ругать господину бывшему князю Трубецкому, а Петра Струве.  Но если бы Струве сказали, что его «железобетонная» концепция Великой России обретет свое новое содержание в презираемом им в будущем евразийстве…

       У П.Струве был любимый ученик, специалист по экономической географии,  Петр Николаевич Савицкий (1895 – 1968). Малороссийский дворянин, выученик Петербургского Политехнического, «твердый» кадет, а значит и офицер–белогвардеец, в 1920-м он занимает должность секретаря Струве во врангелевском ПЮРе — Правительстве Юга России. Несказанно удивленный военными успехами красных и, в то же время, оставаясь убежденным сторонником  «единой и неделимой», в своих дневниковых «Очерках международных отношений» он записывает совершенно крамольную мысль: «В этом и заключается существо великодержавных народов, что они остаются великодержавными при всех поворотах своей истории. Если бы Советская власть одолела бы Колчака и Деникина, то она воссоединила бы все пространство бывшей Российской Империи и весьма вероятно в своих завоеваниях перешла бы прежние ее границы».

       Увидеть в Красной армии и стоящей за ней советской власти новое утверждение русской великодержавности — такое не приходит как неожиданное откровение, а подготавливается опытом иного порядка. Как ученый, Савицкий разделял появившуюся на рубеже веков англо-американскую геополитическую концепцию вечного соперничества стран моря (будущий «атлантизм») со странами суши, начавшегося с Пунических  войн Карфагена и Рима. А поскольку, размышляет Савицкий, Россия представляет собой самую крупную на планете страну суши, то при любом политическом  раскладе, она, как когда-то сухопутный Рим,  неминуемо одержит победу над Европой – морским  Карфагеном.

       Оказавшись, по совпадению, в 1920 году в Софии и познакомившись со статьей Н.Трубецкого, П.Савицкий увидел в ней подтверждение своим геополитическим идеям и горячо откликнулся своей статьей «Европа и Евразия». Научный антиевропеизм Трубецкого он дополняет политическим утверждением:  опасной для остального человечества   морской романо-германской экспансии может противостоять только Россия как центр самостоятельного и географически центрированного евразийского сухопутного континента!

​

    Ни одна из философских модификаций «русской идеи» не мыслилась без православия. В эмиграции же православная мысль играла ведущую роль. Большинство религиозных философов эмиграции считали необходимым продолжать свою работу ради сохранения русской культуры и русской национальной мысли – в противовес большевистской идеологической бесовщине. Они надеялись, что вскоре или в недалеко-далеком будущем Россия вновь вернется в мировую семью христианских народов и тогда воспользуется их бескорыстным трудом. Был в этом и смысл иного порядка. В насильно изолированной большевиками от внешних влияний стране, не до конца добитое православие оставалось единственным связующим звеном между внешней и внутренней Россией. Через единоверие осуществлялась непосредственная духовная связь с Россией, а значит, оправдывалась эмиграция.

      По этим и по многим иным причинам нарождающемуся евразийству было необходимо как можно скорее определиться по отношению к православию. Сначала авторы евразийского учения связывали свои надежды  с блистательным молодым философом–богословом Г.Флоровским, однако для Флоровского, сторонника наследования Россией духа Византии, одного только общего с евразийцами антиевропеизма оказалось недостаточно, чтобы принять идею  растворения России в смутном пятне  Евразии. Уже в 1922 году он рвет отношения с евразийцами и становится их беспощадным критиком. Но в тот же год к немецкому берегу причалил «философский пароход», среди пассажиров которого находился Лев Платонович Карсавин (1882—1952). С собой он привез религиозно-философское учение, удивительным образом совпавшее  с евразийской идеей.

     В русле своего не более чем модернизированного славянофильства, Карсавин выводил, что отличительной чертой именно русского национального сознания является всеединство, что чувство всемирности  свойственно русскому народу как никакому другому. Смысл и оправдание России он видит в восполнении ею  цивилизационно-культурной  работы, проделанной трудягой Западом: лишь оплодотворенная особым российским духом, все накопленное Западом содержание жизни может перейти в  истинно вселенскую культуру как абсолютную объективизацию духа истории. По началу кажется, что перед нами всего лишь инкарнация «Русских ночей» В. Одоевского, однако философия Карсавина не только определяла духовную особость России, но и утверждала растворение России в Евразии как необходимую фазу перед окончательной актуализацией ее вселенского начала. А из  его идеи становящегося через незримую Церковь иерархического Всеединства вытекало, что  еще в дохристианские времена – в славяно-туранском язычестве уже содержалась потенция православия. Так евразийству, с помощью карсавинской философии,  удалось связать географию с православием и  туранство с византизмом.

​

      Евразийская перестройка истории России начинается с работы Ник. Трубецкого «Верхи и низы русской культуры (Этническая основа)», открывающей первый евразийский сборник 1921 года «Исход к Востоку». Трубецкой ломает все священные устои, на которых столетиями держалась историко-философская и социально-политическая мысль о России. Под его пером сначала исчезает  славянское братство: множеством примеров автор доказывает, что Россия никогда не состояла ни в исторических, ни в этнических связях с иными славянскими народами. И напротив, раскрывает исторический процесс сближения славянского, угро-финского и тюркского культурных источников вплоть до антропологического смешения трех этносов и  появления нового этнообразования - русского народа, уже не связанного культурно и генетически со своими этническими первоистоками, прежде всего, со славянской колыбелью.

      Формированию нового антроповида  способствовала  и  удачно подхваченная   с точки зрения исторического момента  византийская религиозно-культовая традиция. Когда  родина православия - Византия погибла под ударами мусульманского мира, Московское государство, спрятанное в лесах и отдаленное от центров, где выплавлялись другие цивилизации, смогло укрепить свою цивилизационно-культурную самостоятельность принятием миссии  основного носителя истинного христианства. И если история Византии закончилась победой тюркских народов над восточными христианами, и «полумесяц» восторжествовал над «крестом», то в Московии тюркский элемент, благодаря естественному процессу культурно-антропологическое смешения,  смог гармонично войти в состав христианства…

   В этой основополагающей  для  евразийского  учения работе Н. Трубецкого Россия–Московия приобретает совершенно новые очертания, определяющие плавный переход от католическо-протестантского Запада романо-германских народов — через турано-православную Россию–Евразию — к мусульмано-индуистскому Востоку. В представлении автора Россия уже тысячелетие служит связующим культурно-политическим звеном между Западом и Востоком. На этой  исторической миссии России, по его выводу, основывалось единство всех социальных слоев Московской Руси, она же определяла культурную и экономическую самостоятельность России, а, следовательно, и блистательную историческую перспективу.

            Выводы Трубецкого о национальном единстве допетровской Руси, а также о  ее миссианистском предназначении еще не выходят за рамки традиционного славянофильства. Существенное же расхождение со славянофильской исторической концепцией начинается с трактовки событий, связанных с реформами Петра. По версии Трубецкого, Петр всего лишь пытался устранить  цивилизационное отставание России от Запада, не затрагивая при этом оснований русской культуры,  для чего временно прорубил «окно в Европу», но, из-за преждевременной смерти, не успел его обратно замуровать. Зато на романо-германских цивилизационных «хлебах» успела возникнуть интеллигенция, навсегда оторвавшаяся от своих культурно-этнических корней, которым остался верен народ. После Петра верхи окончательно приняли романо-германскую культуру и никоновское православие, а низы остались при смешанной культуре и этническом православии, выраженном в старообрядчестве. В результате Россия оказалась накрытой чуждым ей европейским  куполом, и все передовые силы нации были в дальнейшем  направлены на его поддержание. Народ же остался брошенным, лишенным культурного руководства и постепенно дичал. Когда же  низы пришли в движение, этот купол рухнул, похоронив под собой  искалеченную европейским влиянием  Россию.            

           

            Ключевым  для евразийства стал принципиально иной взгляд на трехсотлетнее татаро-монгольское иго. Привычная историческая линия: Киевская Русь – Московия – Российская империя ― замещается сложной историей вхождения Руси в империю Чингисхана, а затем в состав Золотой Орды, и возникновения Московии как  единственной и законной наследницы  ордынства.  Разработке этой темы Ник. Трубецкой посвящает масштабную работу «Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока» (1925).

      В развернутой им панораме архаического периода истории кочевая степь Евразии, проходя единой дорогой через всю Азию и Европу, объективно господствовала над речными государствами и представляла собой  единственную возможность их выхода из естественно-природной изоляции. Одним из таких немощных государств, полностью зависимых от Степи,  представлена и Киевская Русь. Исходя из вывода, что Евразия представляет собой географически, этнологически и экономически единую систему, государственное объединение которой было исторически необходимо, Трубецкой обосновывает положительное историческое значение завоеваний Чингисхана. Поэтому Русское государство - преемник и продолжатель исторического дела Чингисхана - инстинктивно стремилось воссоздать нарушенное единство - будь то в виде Российской  империи или в виде СССР. Главенствующий элемент в этой преемственности — усвоение монгольской государственности, с помощью чего, считает Трубецкой, и была преодолена Иваном III удельная раздробленность Руси. Отказ Ивана Калиты платить дань татарам, по взгляду Трубецкого, был не отъединением от Орды, а переносом ее центра в Москву. Соединение Руси с Ордой было окончательно завершено Иваном Грозным,  покорившим Казанское ханство. Так родилось туранское государство  Московия.

     Но, ― возвращается Трубецкой к больному вопросу, ―  решающую роль  в становлении Московии сыграло все же православие. Татарское иго усилило в народе религиозно-экстатический элемент, послужило толчком к появлению центра религиозного подъема — Троице-Сергиевой лавры, а ее близость к Москве сделала последнюю политическим центром, способствовала возвышению Москвы над другими городами–княжествами. Через православное сознание народа татаро-монгольская государственная идея была переплавлена в русскую. И если татаро-монгольское единство  скреплялось кочевым бытом, то в русском государстве  таким скрепляющим элементом стало православное бытовое исповедничество. Кочевой образ жизни заместился православным.

      Далее, от Грозного до Петра, шла естественная линия исторической жизни России, определяемая единством государства и народа. После Петра начинается период антинациональной монархии, при которой внешняя мощь России была достигнута ценой культурного и духовного порабощения Европой. Россия уклонилась от евразийского пути, и это стало главной причиной ненависти народа к российской монархической власти. Кроме того, исказив  ориентиры исторического развития, задавшись целью во всем подражать Европе, власть сама создала себе  оппозицию, которая еще сильнее желала строить Россию на европейских основаниях. Европеизированная оппозиция и произвела в России революцию.

     Советский период, — вступает Трубецкой на тонкий лед отношения к большевикам, —  стал только лишь новой  фазой, очередной  ступенью и формой  того же послепетровского периода. Но, в отличие от императорской России, Советы встали на путь равноправного союза с азиатскими народами, и поэтому «…если бы советская власть отказалась от коммунизма, порожденного европейской цивилизацией, то отпала бы и связь советской власти с этой цивилизацией и началась бы работа по укреплению и развитию национально-исторического бытия России».

       Следует отметить, что Трубецкой предугадал многое из того, что случилось с Россией на исходе XX века. Например, предсказал, что как только власть коммунистов в СССР ослабнет или начнет меняться в сторону демократизации, нерусские народы немедленно захотят отделиться от России; что если произойдет распад СССР, то он будет инициирован именно русским народом; что возникнет последующая враждебность к России со стороны освобождающихся наций, и эта враждебность получит безоговорочную поддержку западных стран (Общеевразийский национализм», 1927»).

 

       Евразийство, объяснявшее победу большевистской идеологии как необходимый первый этап восхождения к новому и общему для всех будущему России,  было, по сути, дискурсивной революцией, идущей навстречу революции социальной. Отсюда его широчайшая популярность в среде Русского зарубежья, превратившая естественнонаучную теорию в философию, философию — в учение, учение — в идеологию, идеологию — в организованное движение и, фактически, в евразийскую партию, готовую прийти на смену советской компартии.

Начавшись в 1921 году «Заявлением четырех» (Н.Трубецкой, П.Савицкий, П.Сувчинский и «попутчик» Г.Флоровский) и выходом сборника «Исход к Востоку», евразийство прошло три периода своей истории:

1. Идеологический во главе с Н.Трубецким, протекавший в Софии и связанный с пропагандой новой идеи.

2. Общественный, возглавляемый Л.Карсавиным,  — становление евразийства как движения со штаб-квартирой в Берлине и множеством групп, разбросанных по эмигрантским центрам. В этот период Н.Трубецкой, будучи теоретиком и продолжая серьезные занятия наукой, в евразийском движении уже не участвует, откликаясь только редкими статьями.

3. Политический период, связанный с изданием в Париже газеты «Евразия» и попыткой формирования евразийской партии на основе объединенного Евразийского клуба. Эта попытка заканчивается расколом  евразийства на две враждующих группы, одна из которых, возглавляемая Л.Карсавиным, состояла из непримиренцев с большевизмом, а другая, возглавляемая П.Савицким, склонялась к гибкой промежуточной позиции временного сотрудничества с советской властью. В 1928 году Л.Карсавин выходит из официальных структур движения, главой  признается  П.Савицкий, но евразийство, после раскрывшейся связи ряда его лидеров с НКВД, окончательно компрометируется и теряет интерес для эмигрантского сообщества.

     На судьбе евразийства сказалось и активное его неприятие ведущими мыслителями русского зарубежья. В оппозиции евразийству находились  С.Булгаков и Н.Бердяев, В.Зеньковский  и  Н.Лосский.  С  его  острой критикой не раз выступали П.Струве, Г.Федотов и Ф.Степун. Евразийская идея на достаточно длительный срок заставила их позабыть внутренние  распри и объединиться для защиты  целостности  славянофильско-западнического дискурса русской мысли. Со славянофильских позиций евразийству выдвигались  обвинения в  принижении российской истории и попытке вычеркнуть из нее героическую борьбу русского народа против татаро-монгольского ига. С позиций западничества евразийство критиковали за идеологию изоляции и монополизацию православия, за искажение исторического факта органической связи византийской ортодоксии с мировым, а значит и западным христианством. Евразийство клеймили как  геополитическую мистику (А.Кизеветтер) и географический материализм (И.Ильин), а Г.Федотов ужасался: «Как не гнусен большевизм, можно мыслить нечто еще более гнусное — большевизм во имя Христа».

     Евразийский проект по-настоящему оценили только в  СССР. Сталин и его окружение увидели в евразийском движении  единственную серьезную опасность, исходившую от русской эмиграции. В ГПУ–НКВД был создан специальный «евразийский» отдел,  усилиями которого  и был остановлен процесс создания евразийской партии, а само движение  разложено.

​

     Политический план евразийцев состоял  в том, чтобы просочиться в мозговой центр нового режима и руками большевистской  власти наполнять социалистические  формы жизни евразийским содержанием. Затем коммунистов следовало устранить, поскольку они выполнили первую часть исторической задачи — разрушили «наносную» европейско-элитарную культуру, а далее остается взрастить единую для всего народа национальную культуру в оригинальных русско-монгольских формах. Были ли для плана евразийцев реальные основания?

     Обратим внимание, что идея пролетарского интернационализма — ведущая ленинская идея, действительно, активно продвигалась молодой советской властью, но не на Запад, в сторону основных пролетарских центров, а на Восток — в Азию, в сторону совсем не пролетарских феодальных образований, вплоть до монгольских кочевий. НЭП еще более ослабляет идею мировой пролетарской революции, и уже к 1924 году она фактически сходит на нет, оставаясь лишь партийной декларацией. Затем из властной верхушки СССР удаляется идеолог всемирной перманентной революции Лев Троцкий. В 30-е годы начинается реабилитация русской «героической» истории и русской классической литературы. В это же время прекращаются преследования православных священнослужителей и начинаются судебные процессы против «англо-американских шпионов» — советско-партийных западников во главе с Н.Бухариным. Ведущей становится сталинская идея построения социализма в «одной отдельно взятой стране», т.е. берется курс на внешнюю самоизоляцию.  После  победы во Второй мировой войне не только над фашизмом, но, заодно,  и над  демократическими государствами Восточной Европы, между появившимся социалистическим лагерем стран суши и капиталистическими странами моря воздвигается железный занавес. Одновременно в СССР начинается политическая кампания против космополитов…

   Как видим, уже с середины 20-х годов идеология СССР начинает базироваться на неком конгломерате из социалистических и евразийских идей. И это происходит совсем не вследствие активной деятельности евразийцев, а в результате подстройки Сталиным абстракций социализма к реалиям текущей российской действительности — с целью удержания власти и социалистического государственного строя.

       Как мы определяли ранее, победа большевизма в революции основывалась на отрицании большевиками не только и не столько старой России, сколько на отрицании ими России как таковой во имя интернационально-классовых целей (абсолютное отрицание, равное полному Всеединству у Карсавина). Евразийство также ставило целью отрицание западнической России во имя более широкого образования – Евразии (ограниченное Всеединство Карсавина). Но поскольку мировой революции так и не произошло, господа коммунисты, не желая отказываться от захваченной власти и устранив Ленина, вынуждены были отойти на более мягкие – евразийские позиции. Но последовавшее  разложение социализма и распад СССР в одинаковой степени показали утопичность и недееспособность как  интернационально-классовой, так и евразийской  идеи.

    Обреченность евразийской идеи состоит и в том, что она никогда не  найдет  опоры в общественном сознании. Доказывать существование единой славяно-туранской культуры невозможно и потому, что в  исторической памяти  русского народа, зафиксированном в былинном фольклоре, татаро-монгольское иго всегда оставалось устойчиво отрицательным, негативным моментом национальной жизни. С другой стороны, культурно-цивилизационные концепции, не имеющие органической опоры в историческом   сознании народных масс, всегда будут нести  в себе крайности,  переходящие в идеологию тоталитаризма, а в цивилизационных формах  вырождающиеся в природно-биологический расизм и фашизм. Отсюда и неизбежность произошедшего сближения в 30-е годы евразийства с русскими фашистами из Харбина, а также их сочувственное отношение к немецкому национал-социализму. Также закономерно, что и современный доморощенный русский фашизм нашел себе евразийское обличие.

 

II.

 

      Человечество придумало  два универсальных символа для обозначения своей судьбы: дом и корабль. Воспользуемся одним из них и представим себе Землю в виде огромного общего дома, где человечество живет единой семьей, пусть и в разных национальных «квартирах», с разнообразием форм цивилизаций, сменой парадигм сознания, пестротой художественных стилей, - производя  «капитальный ремонт» при смене эпох.  И во все исторические времена человечество было неудовлетворено  устройством своего дома, страдало по утраченному прекрасному прошлому (мультинациональный миф о Золотом веке) и мечтало о лучшем будущем. Тоска по прошлому порождала Традицию, мечты о будущем — Прогресс. Различные сочетания Традиции и Прогресса создавали многообразие культур и форм цивилизаций. Из этих «кирпичей» возведены  стены общего дома ― история человечества. Но, помимо стен,  дом должен иметь фундамент и крышу: то, на чем он стоит, и то, что защищает его от космической бескрайности. Космос человек ограничил Богом. Фундаментом человеческого дома выступает Природа.

       После тщетных попыток славянофилов отыскать сущность и тайну России в чертогах Бога и западников ― в изгибах истории, евразийцы впервые сосредоточили взгляд исключительно на фундаменте – природе. Все отличительные особенности народов,  наций и государств рассматриваются евразийской геософией сквозь призму   месторазвития — комплекса географических и этнографических характеристик, когда-то повлиявших на формирование того или иного народа, и  зафиксированных в его традиционной культуре.

   Месторазвитием России евразийство полагает замкнутую территорию  Евразии, состоящую из трех равнин: беломоро-кавказской, западносибирской и туркестанской, где сложились, подчиняясь ландшафту, особые условия жизни, отличные от жизни в других ландшафтных зонах Азии и Европы. Из этого делается вывод, что все народы, для которых пространство Евразии было общей  колыбелью, должны изначально иметь тенденцию к сближению  культур вплоть до их полного слияния на основе культурной и экономической автаркии и превращения в  единую полиэтническую нацию, обладающую своим собственным ― географическим  ― национализмом.

      Попытка отождествить ареал обитания с устройством человеческого сообщества ―  одно из самых слабых мест в евразийском концепте. Человек здесь, по сути, рассматривается как часть природы, в то время как особенность  человека по отношению ко всей массе органической жизни как раз в том и состоит, что он  вышел из природы и поэтому не является ее частью. Несмотря на то, что органическая жизнь  входит в естественный круговорот природы, человеческий разум природе противопоставлен. И если  вернуться к образу единого дома человечества, то он будет представлять собой неразрывное и неделимое триединство бытийно-природного фундамента, культурно-исторических стен и устремленного в сторону божественно-космической бесконечности религиозного сознания. Евразийцы же, замкнув не только физическое, но и духовное пространство на уровне «месторазвития», пытались выстроить дом из одного только фундамента или доказать, что "стены", т.е. протекание истории, и даже наше религиозное сознание  органически и сами собой растут из одной лишь  Природы.

     Однако трудно себе представить, что попытка евразийцев выровнять по горизонтали и привязать к изолированному месторазвитию  историю и религиозное сознание России было всего лишь грубым произволом. Скорее, Трубецкой и Савицкий обнаружили и сознательно гипертрофировали в устройстве России, где постоянно господствуют центробежные силы, единственную устойчивую зону  ― природно-географическую. Для вечно неуловимой исторической  картины России это не так уж и мало. Евразийство таким образом преодолевало, во-первых, неясность русской истории с ее «скифской», «норманнской», «карпатской», «балтийской», «черноморской»   и прочими версиями происхождения славян и русов.  Во-вторых, снимались вопросы о роли и месте в русской жизни православия. В-третьих – возвеличивалась и расширялась Традиция.

     Традиция — материализованная тоска народа по своему прекрасному и обязательно великому и героическому прошлому. Традиция входит составной частью в цивилизационно-культурное устройство государства и придает чертам того или иного народа определенное выражение. Миф о великой победе ахейцев над Троей входил в состав крови каждого жителя Древней Греции. Могущество Древнего Рима немыслимо без молока волчицы, вскормившей Ромула и Рема. Варварская Европа, покоренная и воспитанная императорским Римом, поделенная на римские провинции, а затем и поглотившая Рим, навсегда осталась пропитанной римским духом и римской Традицией, усиленной принятием римского христианства. Позже к духу римства подмешался и дух воинственных викингов, родством с которым до сих пор гордится европейский Север.

      Для утверждения равновеликости Европе евразийцам необходимо было доказать наличие и у России–Евразии собственной Традиции, берущей начало в далекой и героической истории. В их интерпретации татаро-монгольская Орда, перед которой некогда действительно трепетали Азия и Европа, предстает государством и культурой, не уступающей Риму. Следуя аналогии с раннесредневековой Европой, где некогда подчиненные Риму племена остготов Алариха и вестготов Теодориха превратили агонизирующую Западную Римскую империю в молодые  варварские королевства, евразийцы пытались показать, что и татаро-монголы не только воспитали Русь, но что Русь, бывшая сначала провинцией  Золотой Орды,  стала затем ее самой жизнеспособной частью — «московским улусом» татаро-монгольской империи и, в этом качестве, — естественным продолжением  героической истории великой империи Чингисхана. Евразийцев не смущало, что на исходе XIV века, ослабленная междоусобицами чингизидов, Золотая орда была разбита и поглощена новой  монголо-турецкой державой Тимура. Напротив, используя факт, что границы  владений Тимура почти полностью располагались в пределах территории Российской империи и, особенно, СССР, они предлагали считать  Россию–Евразию наследницей и тимуровых побед.

    Существование, наравне с европейской,  евразийской героической  Традиции давало возможность утверждать, что  разделение  географического континента Евразии на культурно-экономическую Европу и соотносимую с ней культурно-экономическую Евразию происходило исключительно по принципу  притяжения к Традиции. Все, что не притягивалось латинством, оказывалось в зоне притяжения наложившихся друг на друга государственно-монгольского и культурно-византийского влияний, которые, в совокупности, и служили основанием русской традиции. Причастность к  ордынству и византизму и придает, в евразийских построениях,  русскому народу объединяющую силу, а также гордое чувство обособленности от  европейской культуры.

      Выстраивание принципиально иной исторической ретроспективы было  альфой и омегой евразийского учения, хотя достигалось  это  ценой множества неточностей и насильственных искажений. Например, описывая народы, входящие в туранскую или урало-алтайскую группу, Трубецкой охватывает пространство, включающее всю Среднюю и Юго-Восточную Азию вплоть до Индии. Он описывает развитую и равную европейской государственность живущих там народов, древность и значимость их религий, если не превосходящих христианство, то и не уступающих ему. Евразийцам было важно представить Орду не как полудикую кочевую империю, возникшую среди степной бескрайности, а как, в свою очередь, законную преемницу устойчивых и сложных азиатских государственных форм. Только так можно было оправдать или обойти молчанием тот факт, что на  условной территории Евразии, где Степь встречалась с северными реками, урало-алтайские племена находились к моменту покорения Руси в полупервобытном родоплеменном состоянии, без государственности и без религии. В таком качестве эти племена включались в татаро-монгольскую империю, такими же они оставались и позже, попав под русское владычество. Покорение Ермаком Сибири — это пищаль против стрел, цивилизация против кочевой первобытности.

      Империи кочевников возникали  и исчезали, как миражи в пустыне. Их сила была силой саранчи, все поглощающей на своем пути. Но невозможно представить организованность саранчи зачатком духовной культуры, даже если саранча  появилась на свет и встала на крыло под Китайской стеной. Кибиточно-шатерная   империя Чингисхана и его наследников, вплоть до мятежного темника Тимура, ничего не могла дать более высоким культурам деревянных и каменных городов и оседлого земледелия. Она могла только брать для поддержания самой себя. Истощив, как саранча, все вокруг, кочевая империя неминуемо гибнет, оставив после себя только злые легенды и вечное проклятие.

     

      Евразийская концепция мультилинейного развития цивилизаций  отрицает универсальность европейской культуры и ее претензию «быть “завершением” всего доселе протекавшего процесса культурной эволюции мира» (Савицкий). Доказывая, что нет и не может быть ценностной соизмеримости культур различных народов, евразийцы  утверждали, что только автономная культура национального организма дает жизнеспособность государству. Достижениям Европы в области науки и техники евразийцы противопоставляли ценности духовно-нравственной жизни (в том числе и искусства), в чем «иные дикие народы превосходят европейцев». Поэтому все темные стороны российской жизни, такие как милитаризм или удержание собственной страны в полурабском состоянии, они огульно относили к влиянию на Россию чуждой ей европейской культуры.

     Но почему тогда вся культурно-цивилизационная жизнь России ориентирована на европейские образцы и ценности? И действительно ли  Россия надела «чужой колпак»? Поголовно охвативший верхи России европеизм не был результатом только воли Петра и пресловутой исторической ошибки смены ориентиров. Уже Киевская Русь, от времени своего образования, была включена в систему товарообмена с Европой. И в период татарского ига, и при  складывании Московского государства эта товарная связь никогда не ослабевала, потому что инициатором товарообмена всегда выступала Европа, которой требовались сырьевые продукты, отсутствующие на Западе и в изобилии имевшиеся за Днепром. Натуральные  богатства российской Евразии, от Днепра до Тихого океана, были необходимы  для европейских цивилизационных процессов: строительства, техник, в качестве энергии и пр. Есть большая доля правды  в том, что на дешевом русском сырье возросло европейское экономическое могущество. Такая форма принудительного товарообмена с неминуемостью втягивала Россию в орбиту Европы. А поскольку сырьем в России всегда владело государство и верхние слои общества, то, параллельно, шел встречный процесс присвоения высшими слоями России европейской культуры в обмен на русское богатство. Вот  этот, совершенно естественный процесс культурно-экономической взаимосвязанности России и  Европы,  и представлялся  евразийцам  романо-германской культурной экспансией на восток.

      Иное дело, что Россия, в изобилии получая в обмен на дешевое сырье продукты европейской материальной и духовной культуры, все менее вырабатывала собственные культурные ценности, пока не оказалась в полной культурной (именно культурной, а не экономической как колония) зависимости от Европы. Следствием же подобной  зависимости стала необходимость постоянно восполнять  сырьевые запасы, что приводит, начиная с эпохи Ивана Грозного, к активной экономической  экспансии России на восток. Точно уловив присутствие в российской исторической жизни  культурной  зависимости от Европы, евразийцы восприняли ее как реальную трагедию своей родины, на протяжении веков проживающей и воспроизводящей чужую культуру!

      Но где же тогда своя? Как ответ на этот вопрос, евразийцы и предложили проживать и воспроизводить смутную туранскую культуру, то ли урало-алтайскую, то ли татаро-монгольскую… Скуластый славянотюрк с Волги и русоголовый славянофинн северного Поморья, якобы составляющие антропологическую  основу русского народа — образы, безусловно,  захватывающие, однако не все объясняющие. Например, не объясняющие устойчивое наличие собственной культуры волжских татар, башкир, мордвы, чувашей. Почему в этносмешении, о котором писал Н.Трубецкой,  туранские (будем считать этот термин условным, определяющим неславянский элемент в русской нации) народы сохранили себя, а славянские племена непременно смешались?

        И  наше глубокое прошлое, и каждый новый день  России доказывают, что мы притянуты к Европе. Мы ревнуем к ней, ругаемся с  нею и совсем почему-то не думаем о русско-узбекском (таджикском, казахском) единстве и не тянемся сердцем к нашему Башкортостану. И при этом мы знаем, что по-прежнему не входим в семью европейских народов. У нас особое устройство жизни, другая ментальность. Мы тянемся к Европе, но никогда с нею не объединяемся, как и она с нами. То ли сами не хотим, то ли нас туда не зовут.  Мы вынуждены жить отдельно от Европы хотя бы потому, что имеем другую экономическую модель, основанную на сформулированной С. Булгаковым «экономике низкой заработной платы». Мы снабжаем Европу сырьем и обогащаем ее, оставаясь в массе по европейским меркам нищими. Не Европа, не Евразия, не Азия.  Но культурно-цивилизационная парадигма у нас европейская, вид европейский, религия христианская и т.д. —  и все сначала...

 

      В течение всего XIX и начала XX века формировались два основных вектора поиска лика России. Не обнаруживая межличностных или исторических скрепов нации, русская философия выдвинула идею соборного единства русского народа как невидимой внешне, сверхличностной целостности. А если и в этом возникали сомнения, то вперед выходила идея Божьего призвания, особой миссии русского народа в Божественном замысле. Но в обоих случаях русская философская идея носила трансцендентный характер и лишь объясняла, но не снимала разрыв между плохой действительностью и хорошим обоснованием национальной жизни.

   Евразийцы попытались ликвидировать этот разрыв. Очарованные большевизмом, а значит, вынужденные пристраиваться и к проповедуемому им материализму, они, в лице философа В. Ильина, пополняют мировое философское знание идеей материологизма – Логоса, действующего в материи. П. Савицкий вводит понятие номогенеза – материальной эволюции на основе закономерностей, предустановленных Божественной волей. Тем самым евразийство пыталось найти такую формулу, в которой примиряются религиозная философия и революционный марксизм, такую мыслительную точку, в которой Ленин и Сталин могут объединяться с Булгаковым и Бердяевым. При рассмотрении же России-Евразии сквозь призму материологизма и номогенеза она оказывалась уже не просто особой цивилизационно-культурной общностью наравне с другими, но еще и подчиненной Божьей воле, вдохнувшей особый смысл не в людей или в определенный народ, а в землю, расположенную между Западом и Востоком. И затем, вырастая из святости земли, уже в материалистическом порядке, начинают действовать законы месторазвития, антропологического смешения, принимается православие, возникает народная жизнь и складывается история. Субъективно-божественное обретает утопическое тождество с реально существующим.

   Объективно же евразийство представляло собой цивилизационную установку, базирующуюся на общих понятиях «островного», «океанического» или «равнинно-континентального» развития жизни. Но если цивилизация уподоблена пчелиному рою или муравейнику, где природное бытие определяет «сознание», то в ней нет места культуре, основанной на феномене мышления, т. е. на внеприродном факторе,  и которая, напротив, на действительность влияет. Только культура народов подчиняет бытие сознанию и тем ставит границу между цивилизационно-природным детерминизмом и истинной человеческой свободой.

 

     Евразийством, на данный момент, завершаются прямые попытки обнаружить твердое основание или свойства, определяющие весь необычный и противоречивый характер существования России. Это и очередная русская идея, и  последний мираж, принимаемый за реальность в надежде уверенно смотреть в будущее. Но достаточно подуть историческому ветерку, как идейные преломления приходят в движение, и мираж начинает расплываться, чтобы исчезнуть… и тут же уступить место другому. Таково свойство миражной цивилизации по имени Россия.

 

 

 

​