1991

 

     Победить Россию нельзя. История это многократно доказывала. Но сама себе Россия много и часто проигрывала. «Холодная война» Запада против социалистической системы могла продолжаться сколь угодно долго, поскольку упиралась не в количество ракет или экономические показатели, а в непоколебимость коммунистической идеологии, берущей начало в «военном коммунизме» первых лет советской власти, а затем подогретой героизмом и лишениями Великой Отечественной войны. Когда же страна справилась с послевоенной разрухой, коммунистическая идея, во имя которой «умирали наши отцы и деды», стала жить своей отдельной теоретической жизнью, отгороженная от будней советского обывателя партийно-кремлевской стеной и всегда завещанная «будущим поколениям».

      Но в другой своей ипостаси, интернациональной, коммунистической идее требовалось постоянное движение, поскольку без «победного шествия по планете» она теряла силу научно доказанного марксизмом-ленинизмом коммунистического финала для всего человечества. Начиналось «победное шествие» для коммунистических лидеров очень даже неплохо. На исходе 30-х годов, благодаря тайному сговору Сталина и Гитлера о разделе сфер влияния, власть коммунистической идеи расширилась в сторону Запада за счет аннексии Прибалтики. Затем, уже в военном столкновении с самой фашистской Германией, по мере продвижения Красной Армии на запад, начал формироваться социалистический «лагерь». И только усилиями «второго фронта» союзникам СССР по антигитлеровской коалиции удалось в 1945 году ограничить освобождение советскими войсками оккупированных фашистами стран, за которым неминуемо следовало превращение этих стран в «народные демократии». А вскоре опустился и «железный занавес».

     С послевоенных 50-х, когда новых побед «народных фронтов» в странах Европы ждать не приходилось, идеологическая  экспансия Кремля сосредоточилась на странах Азии и Африки, боровшихся против колониальной зависимости. И вот здесь коммунистические вожди  СССР, находясь в плену советской политэкономической теории «борьбы двух систем», совершили роковую для себя ошибку. Хрущев, а за ним и Брежнев исходили из убеждения, что страны Запада, как и в дико-капиталистическом XIX веке, продолжают выкачивать из своих колоний энергоресурсы, промышленное сырье и баснословные капиталы, а значит, противодействуя их влиянию в бывших и оставшихся колониях, СССР ослабляет саму капиталистическую систему. В действительности же со второй трети XX века колониальные империи все более превращались в  экономических и политических заложников прошлых завоеваний и вынужденных финансовых спонсоров своих колоний. Афро-азиатские лидеры и племенные вожди быстро поняли удобство такой колониальной зависимости и не спешили с ней расставаться. Поэтому поддерживаемая СССР освободительная борьба чаще превращалась в кровопролитные гражданские войны (Конго, Йемен, Корея и др.) между группировками и племенами, имеющими разных «спонсоров» – западных или советских.

     В 60-е годы Запад в массовом порядке начал предоставлять своим колониям независимость, а проще говоря – прекращать финансовые вливания. Это привело к власти во многих бывших колониях Запада социалистически ориентированные группировки, что потребовало со стороны СССР увеличения в разы «кредитов» для искусственной поддержки новоявленных «дружественных» режимов. В самом же СССР, экономика которого получила непомерную внешнюю нагрузку, в 70-е годы начинается экономический застой. И наоборот, на освободившемся от колоний Западе в те же 70-е годы происходит экономический бум. По уровню жизни и экономической мощи страны Запада начинают стремительно опережать «лагерь социализма», и к 80-м годам качественные различия во всех без исключения областях жизни становятся очевидными даже сквозь «железный занавес». Интернациональный лозунг «Коммунизм – светлое будущее всего человечества»  лопнул окончательно.

     Оставался, правда, лозунг внутренний, еще державший страну в социалистической узде: «Народ и партия едины». Чтобы разбить это тоталитарное единство, обездоленному социализмом и партноменклатурой народу требовался лидер, народный вождь, что в условиях отлаженного репрессивного аппарата представлялось совершенно невозможным. К тому же неповоротливая советско-партийная машина успела среагировать на неблагоприятную для нее международную и внутреннюю конъюнктуру и вовремя выдвинула на роль вождя народа либерал-коммуниста М. Горбачева. Любой вариант массового антисоветского движения был заблокирован.

      Первым по-настоящему серьезным вызовом «внутренней» коммунистической идее стал одинокий бунт гениального физика-ядерщика Андрея Дмитриевича Сахарова (1921–1989), в 1968 году пустившего в самиздат свои «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Ощущая себя ответственным за судьбу мира, ставшего заложником ядерного противостояния, Сахаров предложил начать перестройку советского общества на демократическом принципе конвергенции – сближения  с Западом и взаимопроникновения лучших качеств социализма и капитализма. Но десятилетиями вбиваемая в сознание советских людей ненависть к империалистам была слишком сильна, чтобы идеи Сахарова могли получить широкое распространение.

     Куда большее влияние на состояние умов оказал другой великий диссидент – писатель Александр Исаевич Солженицын (1918–2008). Антисталинизм его «Архипелага ГУЛАГ» (1973) нашел сочувственный отклик в достаточно широких слоях советского общества. К тому же яростный антисоветизм и антикоммунизм его последующих сочинений выражал не абстрактные сахаровские «общечеловеческие ценности», а сочувствие к прерванной и попранной большевиками великой русской истории. Вместе с группой писателей-«деревенщиков» Солженицын будил в обществе забытый «русский дух», поднимая на борьбу с коммунистами – оккупантами Родины – националистические силы. (Парадоксально, что Сахаров, почти всю свою жизнь бывший «невыездным», думал о том, как обустроить весь посткоммунистический мир, а Солженицын, радушно принятый Западом и проживший значительную часть жизни в США, размышлял о том, как обустроить посткоммунистическую Россию, сохранив ее особый, анти-западный дух).

      Окончательный удар по тоталитарному единству партии и народа нанес скромнейший и интеллигентнейший филолог и историк культуры, академик Дмитрий Сергеевич Лихачев (1906–1999). Утверждая своими трудами и непоколебимым нравственным авторитетом важность и ценность истории и культуры, он сумел в целом поколении воспитать идиосинкразию к любой идеологии и политической демагогии. Д. С. Лихачев по праву считался совестью нации, пусть даже роль нации в данном случае исполняла «бурлящая» на своих кухнях советская интеллигенция.

      Художественная интеллигенция своим деланьем и научно-техническая интеллигенция своим неделаньем смогли-таки вбить клин между КПСС как коллективным (клановым) самодержцем и широкими народными слоями. Народ сочувственно отнесся к героическому старанию интеллигенции, духовно ведомой академиком Лихачевым. И, что уже было в русской истории, выполнив историческую задачу по развалу антинародного политического режима, интеллигенция передала власть новым политикам-демократам (Е. Гайдар, А. Чубайс, С. Станкевич и др.), нашедшим в лице коммунистического диссидента Бориса Ельцина харизматического лидера.

 

       На заре советской власти Ленин ругал Маркса и Энгельса за то, что основоположники, научно доказав неминуемость и закономерность наступления эры социализма и коммунизма, не разработали законов перехода из фазы капитализма в социализм. Стоит ли говорить, что ни в одном кошмарном философском сне, русском или европейском, не было и намека на возможность в каком-либо будущем демонтажа социализма и возврата к капитализму. Положение России на этом немыслимом историческом повороте можно сравнить с состоянием человека, в молодости получившего пожизненный срок, просидевшего в тюрьме значительную часть жизни и неожиданно амнистированного и отпущенного на свободу. Жизнью вне своей тюрьмы он интересовался мало и не готовился к ней. Какой у него выбор?

     Наиболее рационально – махнуть рукой на пропавшие годы и попытаться встроиться в новую и неизвестную ему действительность: попросить помощи, пойти в ученики, завести новых друзей и т. д. – словом, начать жизнь заново.

     Инстинктивное  желание – вернуться к своему прошлому, где некогда прервался естественный ход жизни. Разыскать старых друзей, вспомнить былые устремления и, ни перед кем не унижаясь, попытаться догнать современность, опираясь на идеалы молодости.

       Но есть и соблазн – не отказываясь от своего тюремного опыта и криминальных связей, начать жить на свободе не по принятым здесь законам, а «по понятиям», представляя свободный мир как просто очень большую «зону».

       Наконец, можно снова совершить преступление и вернуться в уже ставший привычным тюремный мир.

      Примерно аналогичный выбор дальнейшего существования стоял перед вышедшей из социалистического «лагеря» Россией, перед ее политиками, идеологами, философами и просто авторитетными «советчиками».

 

        Вперед, в Европу

 

      На исходе 80-х годов, когда СССР стал стремительно слабеть и становилось очевидным, что Запад может выиграть холодную войну, американский философ и политолог Ф. Фукуяма выдвинул тезис о конце истории, согласно которому историческое поражение социализма вместе с марксистской теорией поступательной смены экономических формаций знаменует собой окончание эры идеологической эволюции мира. Формула  Фукуямы заключалась в том, что победу одержала не одна субъективная идеологическая модель построения общества над другой субъективной моделью, а та, которая в результате исторической эволюции доказала, что является универсальным средством развития человечества. И потому либерализм и либеральные институты: верховенство закона, представительная демократия и рыночная экономика – должны быть объективно признаны единственно возможным путем всеобщей модернизации, путем, к которому все страны должны по мере своего развития присоединяться.

     В России начала 90-х «тезис Фукуямы» был воспринят как безальтернативность исторического выбора («Демократический выбор России»). Но, гордая даже в нищете и слабости, Россия не пожелала покорно присоединяться к Западу: садиться за парту, изучать новые реалии, – а, в лице своих новых идеологов, объявила миру о своем триумфальном возвращении в европейское сообщество, с которым она кровно связана единством римско-византийского христианства и греческой философии.

     Развитие России до 1917 года, заявили они, и шло естественным общеевропейским путем, но гады-большевики это движение остановили. Мир же продолжал двигаться в сторону безальтернативной глобальной цивилизации. Теперь, чтобы догнать ушедшую далеко вперед западную цивилизацию, России требуется лишь одно – выжечь из всех сфер жизни и, главное, из массового общественного сознания рецидивы советского периода и осознать свое духовное единство с остальным миром и цивилизационное единство с Европой.

      Более глубокие аналитики предупреждали, что процесс возвращения в Европу не будет простым, поскольку слиянию России с Европой помешало не одно (большевики), а множество неблагоприятных исторических обстоятельств. Сначала триста лет татарского ига, последствия которого Россия смогла преодолеть только к концу XIX века, и уже затем она неожиданно и незакономерно оказалась заложницей социалистического эксперимента и вновь далеко отклонилась от столбовой дороги европейской цивилизации. И теперь России, чтобы вновь стать частью Европы, недостаточно декларации об отказе от социалистического пути. Необходима колоссальная консолидация сил, чтобы преодолеть скривление траектории исторического развития и «выйти на большак» вестернизации всех сторон жизни.

   Неожиданно лопнувший тоталитарно-идеологический пузырь дал возможность заглянуть в сердцевину российского социума, и стали вскрываться  серьезные проблемы, способные помешать России реализовать свое историческое право вестернизации. Прежде всего, обнаружилась обезличенность российского общества, вековая ослабленность в нем личностного начала. Чтобы найти новые подходы к личности, аналогичные западным, России требовалось позаимствовать у Запада механизмы гражданского общества, и только тогда у нее останется шанс вскочить на подножку далеко ушедшего вперед европейского прогресса.

    Но решение этой нелегкой задачи (внедрения механизмов гражданского общества) оказалось крайне осложнено тем, что Россия, сбросив «тюремную робу» социализма, обнаружила под ней вицмундир тотальной административной системы, уходящей своими историческими корнями далеко за пределы социалистического эксперимента. Поскольку аппарат власти так и остался единственной формой организации населения, самовоспроизводящийся бюрократический спрут немедленно опутал и поглотил молодые демократические институты России. Стало очевидно, что сама природа российского «административного» государства в корне противоречит универсальной демократической культуре Запада. России, стремящейся в Европу, следовало глубоко задуматься, каким образом создать условия для отмирания административной системы и, синхронно, для зарождения «духа демократии».

    В 1992 году в России издается книга К. Поппера «Открытое общество и его враги», написанная в 1945 году вслед только что поверженному германскому тоталитаризму. А в 1994 году К. Поппер в Праге читает лекцию, в которой и формулирует условия перехода от социалистического тоталитаризма к «открытому обществу» посредством политической толерантности и общественного диалога. В контексте «открытого общества» российское административное государство определяется им как постоянно регенерирующая себя закрытая система. В закрытом же обществе демократия невозможна в принципе, поскольку любые демократические институты незамедлительно превращаются не более чем в средства манипулирования обществом, становятся гибридом олигархии и охлократии. И если не размонтировать эту систему до основания, то посттоталитарная Россия неминуемо проследует или в неототалитаризм, построенный вчерашними партфункционерами, или в глубокий авторитаризм, выстроенный спецслужбами и спаянный с уже возникшим «особым паразитическим слоем, не имеющим исторического аналога ни по безумной роскоши, ни по убожеству духа, но задающего тон всей жизни общества». По этому сценарию Россию ожидает бесконечная война властных группировок с целью перераспределения национальных ресурсов и неминуемый экономический крах при ближайшем изменении международной сырьевой конъюнктуры.

    Но чтобы размонтировать систему  недостаточно изменить лишь внешние условия жизни общества. Решающие перемены должны произойти в области человеческого духа, в пространстве «индивидуальной и коллективной субъективности». «Открытое общество» -  это прежде всего свободный, рациональный и демократический социум, в котором реализуются идеи общественного диалога и толерантности, опирающиеся на рационализм мышления и законность. А это значит, что, с учетом прошлого, само общество в России, в появившихся условиях гражданских свобод, должно вступить в диалог с властью, но не через партии, которые немедленно поглощаются административно-властной системой, а через гражданские объединения и независимые ассоциации снизу.

     Однако в глубинах российского общественного сознания вечно живут два взаимоотрицающих полюса: стремление к неизменности существования, к статике покоя и в то же время – страх остановки и желание перемен. При традиционном архаическом сознании масс преодоление этих взаимопарализующих полюсов возможно только административными усилиями государственной власти. Круг замыкается!

     Причины, по которым русский народ не вышел за пределы архаического (мифического) сознания, свойственного догосударственным племенным сообществам, уходят в глубокую древность. Еще «отец славянофильства» Иван Киреевский указывал,  что русская древность не была задета античной эпохой, не находилась в сфере влияния ни поздней эллинистической, ни римской культуры. Отсюда и его «положительный» вывод, что Россия – не Европа! В результате Россия пошла по дороге, указанной славянофилами, а уровень мифологизированных представлений о мире в России не поднялся выше  манихейства – дуальной оппозиции Мы и Они, где Мы – добро, а Они – зло. Российская власть во все последующие времена удачно использовала эту народную мифологию, причем в разные времена Они принимали различное значение, но чаще всего это Запад и бесчисленные внутренние враги народа.

    И в нынешних условиях подавляющая часть российского общества по-прежнему стремится сохранять исторически сложившееся жизнеустройство, а власть, такая или иная,  вынуждена проводить модернизирующие реформы насильственными методами. В результате возникает эффект догоняющей модернизации, осложненной пассивностью общества.

 

    Ко второй половине 90-х годов европейские устремления новой России начинают подвергаться скептическому анализу и поиску объяснений: почему, перейдя на демократические рельсы, Россия не оказалась мгновенно в объятиях «старушки» Европы. Появляется версия «двух Европ», по которой Россия – часть не европейской, а только восточноевропейской цивилизации, так называемой второй Европы. А страны Восточной Европы, включая и Россию, сохраняя все признаки европейской цивилизации и культуры, в то же время своим периферийным географическим положением обречены проходить тот же,  что и «передовая» Европа путь модернизации, но только с постоянным запаздыванием. Россия, таким образом, находится в состоянии не догоняющей, а запаздывающей модернизации.

       Последняя из «европейских» версий, выдвинутая уже в конце 90-х годов, когда крах «демократического выбора России» стал очевиден (дефолт и Чечня), состояла в том, что хотя Россия изначально и принадлежала анклаву европейской христианской культуры, однако из-за географического положения и постоянного расширения на восток утеряла европейскую аутентичность. Вследствие этого Россия не смогла выработать самостоятельную систему ценностей. Все, созданное на российской земле, есть результат того или иного влияния и заимствования. Самонедостаточность российской культуры привела к уродливому смешению западных идей с их восточным исполнением. Как результат, внешняя легитимность власти, по сути, оказывается ее монополизацией; политическая и финансовая элиты замкнуты, а население отчуждено от политики; но за безразличием народа скрывается постоянный страх и отвращение населения к власти; и чем большую власть концентрирует тот или иной клан, тем более далекой и чуждой становится власть для народа. Сама же власть, опираясь не на народ, а на бюрократию и аппарат принуждения, признает только право силы, поощряя жестокость карательных и полицейских органов, которые поэтому легко подвержены коррупции и саботажу. К тому же и российская церковь, в отличие от своих западных христианских сестер, не участвует в становлении общества ни политически, ни нравственно. Народ ходит в церковь, да церковь не идет в народ, разве что – с кружкой для сбора пожертвований. Православие могло бы стать единственной легитимной и конструктивной оппозицией государству, однако, напротив, близость церкви государству сделала православную среду еще более нечувствительной к поведению власти. Судебная система неразвита и зависима от государства. От этого – неверие в право и презрение к праву, толкающее на антиобщественные поступки и уголовные преступления. Все построено на видимости: внутреннее движение души не соответствует внешним социальным порядкам, а внешняя жизнь не соответствует внутренним принципам жизни народа. Народная душа не подключена к поверхности исторического движения. На вершину власти, что характерно более для Востока, выдвигается харизматический лидер, окруженный группировкой сподвижников под видом «партии власти». Неформализованность власти распространяется вниз на все уровни управления, порождая чиновничий произвол и силу личных связей. Все созданные демократические структуры и институты реальностью российской действительности переродились: вместо партийного плюрализма – финансово-политический олигархизм, вместо рыночной конкуренции – мафиозно-государственный корпоративизм, вместо монетарного хозяйства – бартерно-валютная экономика, вместо правового государства – фискально-полицейский произвол. С такой «восточностью» шансы России приблизить уровень жизни к западному стремятся к нулю, поскольку любая модернизация сверху в России лишена внутреннего социального «двигателя».

    К концу 90-х становится очевидным, что торжественного въезда России в Европу не будет. Результат 10-летия реформ признан неудачным. Попытка либералов произвести безальтернативную модернизацию России на западный манер потерпела крах. Называется множество причин неудачи, среди которых основная, – неготовность российского общества к «прыжку в современность». Признается, что переворот 91-го года был результатом не широкого народного движения, а неформального заговора демократической интеллигенции, что новые требования общества так и не были сформированы. Наконец, следует «приговор»: цивилизаторство 90-х не нашло своего выражения в формах национальной культуры, поскольку  идеи демократии и приоритета общечеловеческих ценностей не соответствуют традиционной российской ментальности.

 

       Назад, на историческую родину

 

      В 2000 году происходит смена властной элиты. Раздаются требования «отойти от края пропасти», повернуться в сторону православия и российской духовности и даже пересмотреть оценочные подходы к социалистическому периоду истории России. Вопрос о том, можем ли мы быть общим миром с другими народами, сменяется вопросом – а желаем ли мы стать общим миром или хотим оставаться другим народом? На фоне неудачных реформ 90-х годов все увереннее звучали голоса, доказывающие ошибочность и тупиковость европейских устремлений России. Они убеждали, что стране, вышедшей из «зоны» внеисторического СССР, зомбированной социализмом и коммунистической идеологией, разоренной и нищей духом, не следовало сломя голову лететь в сторону призрачной западной свободы, а требовалось сначала восстановить токи собственной исторической жизни, воссоздать похеренные большевиками национальные ценности, оживить связи с многовековыми устоями русской жизни.

    Идеологи преемства призывали воссоединиться с Россией дореволюционной и произвести модернизацию не столько экономики, сколько исторической системы национальных ценностей, главной из которых следовало считать воспитанный православием приоритет морально-духовных ценностей перед материальными. Как ирония истории: идеологом преемства новой России от  дореволюционной выступает Игорь Чубайс - родной брат ведущего проводника либеральных реформ по западным образцам Анатолия Чубайса, чье имя вошло в массовое протестное сознание как главного виновника всех произошедших с Россией бед и несчастий. На деле же «конфликт Чубайсов» лишь подтверждал факт раскола, достигшего к рубежу тысячелетий в России своего апогея. И рок-музыканты вновь затянули про «предчувствие гражданской войны»… Раздаются публичные призывы «любой ценой спасти исконно православный русский народ от превращения в «западноидов», идеологи самобытности России предлагают различные варианты русской «стержневой идеи», способной возродить российское общество, вплоть до  реставрации самодержавия.

      Из русской дореволюционной и эмигрантской философии (С.Булгаков, Н.Бердяев) вновь достаются старые идеи о том, что исторические и религиозные корни России следует искать в событии разделения христианского Рима на Западную и Восточную империи, что послужило началом для образования двух европейских Традиций: от Западной империи пошло европейское цивилизационное развитие, в основном материально-правовое, а от Восточной (Византийской) империи – развитие духовно-нравственное, средоточием которого, после гибели Византии, и стала Россия. Когда же самобытный путь России был преступно прерван мировой войной и большевистским заговором, то пострадала от этого не только Россия. Исказилось само направление мирового развития, поскольку у России было свое, чрезвычайно важное место в мировой симфонии человечества. Теперь же, после выхода из социалистического ГУЛАГа Россия обязана вернуть Европе ее Вторую Традицию, для чего России необходимо заново раскрыть свою православно-религиозную сущность. Да чего там! С помощью России мир должен начать новый диалог человечества с Богом и тем войти в свою заключительную эсхатологическую стадию.

     Различие между Европой и Россией  заключено и в уроках гибели Рима, где так и не смогли разрешить проблему сосуществования государства и религии. Негативный опыт античных империй заставил Запад укреплять республиканские ценности Рима: законы, права человека, – а также отделить религиозное от светского, что привело к образованию национальных государств и, как следствие, к проявлению национальной вражды. Россия же приняла византийскую модель римской истории, где главенствовал не правовой и национальный, а конфессиональный и династический принципы, согласно которым Бог, царь и отечество имеют изначальную слитность. Как исторический результат, Запад создал бюргерский и буржуазный тип гражданского общества, основанный на частной собственности. Россия же создала тип общества, основанный на духовной общности. Россия и Запад, таким образом,  — два типа развития одной и той же универсальной цивилизации, когда-то временно расколовшейся, чтобы по-отдельности выносить общее  будущее. Отсюда следует историческое призвание России – отстаивать приоритет духовной культуры перед остальными сферами общественной жизни, включая экономику и государство.

     Начинают появляться и первые сигналы к оправданию социализма, так схожие с некоторыми идеями новоградства и евразийства. Советский период российской истории обосновывается как естественная часть развития России, где глубинный русский монархизм в его заботе о всеобщей духовности, обратился в советский вождизм, который представлял собой прежде всего духовно-религиозное верховодство над нацией. Когда же Россия лишается своего духовного вождя, как это  было, когда прервались династии Рюриковичей и Романовых, и как  случилось, когда прервался коммунистический вождизм, она оказывается в глубоком кризисе, сопровождаемом «смутой» (демократическое движение) и «самозванством» (Б. Ельцин). Если же Россия повернется вспять, к своей особой духовной сущности и обретет своего нового духовного вождя, она обязательно преодолеет кризис идентичности и вернется к своему высшему и универсальному предназначению – сыграть в будущей истории человечества поворотную роль. Для этого, на данный исторический момент, Россия не должна  стремиться к слиянию с Западом, российское общество не должно подстраиваться под гражданско-правовые образцы Европы, а эволюционировать в сторону духовно-культурного, морального бытия человека. Российское государство должно найти разумное соединение экономического либерализма с духовно-культурным консерватизмом.

   Антиевропейские вариации, как это всегда бывает, доходят до своих крайностей. Появляются исследования, обосновывающие исторический путь развития России как восточный, имеющий персидские истоки и контрастный идущему от античности пути европейских стран, поскольку именно для восточного пути характерен свойственный и России  процесс замедленной эволюции, а также такие общие нормы и свойства, как деспотическая власть, бесправие подданных, общинная структура и господство социальных корпораций, сопряженное с приниженностью индивида. В целом же Россия представляет собой типическую имперскую модель восточного централизованного государства, окончательно сформированную Петром. Ее признаки: выборочное заимствование у Запада технологий для военных целей в обмен на сырье; эксплуатация собственного народа архаичными, добуржуазными методами; централизация, бюрократизация управления и т. д.

​

     Рассмотрение России в оппозиции Восток – Запад довольно скоро выявило свою бесперспективность, поскольку не снимало понимания Запада как современного общества, передового по всем показателям, по отношению к которому Восток выступает как не модернизированное традиционное общество, не вошедшее в орбиту глобализации, призванной унифицировать жизненные ценности как общечеловеческие и сблизить все страны по уровню жизни. При таком подходе, с учетом 70-ти лет идеологического противостояния СССР Западу, Россия всецело отождествлялась с отсталыми восточными обществами, перед которыми еще только стоит задача модернизации. А кто же захочет признать себя хоть в чем-то отсталым?

     Взаимная критика сторонников европейской и неевропейской самоидентификации России загоняла проблему в тупик, поскольку при утверждении безальтернативности европейского вектора развития Россия оказывалась не более чем далекой, если не запредельной периферией Запада – Европой «по ту сторону Европы», а при восточном рассмотрении она вообще лишалась своей цивилизационной определенности.

 

       «Россия – священная  наша держава…»

        (из Государственного гимна Российской Федерации, утвержденного 30.12.2000 года)

 

     Споры вокруг геополитической идентичности России: Европа, Вторая Европа, Запад или Восток  – не способствовали консолидации российского общества. К тому же ни одна из конструкций геополитического пространства России не была принята в качестве определяющей или государственной линии развития. А наступивший на рубеже 90-х годов и третьего тысячелетия политико-экономический кризис лишь подтвердил тщетность для России вообще какой-либо геополитической ориентации.

      Выходом стала новая, с энтузиазмом принятая в политических и философских кругах России идея многовекторности мирового развития и многополюсного состояния мира. Эта идея, имевшая сразу несколько авторов, окончательно хоронила «тезис Фукуямы» об однолинейной направленности исторического процесса, а, главное, снимала вопрос о необходимости для России модернизации по западным образцам. Россия теперь ставилась в совершенно иной ряд, наравне с бурно развивающимися экономиками Китая, Индии, Бразилии, способными в недалеком будущем серьезно скорректировать мировой экономический порядок. Новая концепция утверждала, что все страны в одинаковой степени обладают особостью и в то же время равно участвуют в создании мирового социума.

     Идея разновекторности развития утверждала наличие у каждой страны собственной современности как пути модернизации и наличие своих, безотносительных к другим типам современности, проблем. А поскольку социальная реальность разных современностей не подлежит сравнению, то нивелируются и те ориентиры, по которым Россия пыталась выстраивать свою жизнь в 90-е годы: культурный уровень, материальное благосостояние, права индивида, свобода демократического выбора. Значимым было и то, что признание уникальности истории каждой страны оправдывало и объясняло период советского тоталитаризма, который в этом случае становился своим и родным, естественным и необходимым для нашей истории.

    Призывая рассматривать собственную историю как уникальную, авторы новой концепции признают и наличие у России столь же уникальных проблем, унаследованных от прошлого, среди которых наиболее острые: произвол людей по отношению друг к другу и государства по отношению к своими гражданам. Констатируется, что в России человек массы всегда находится в состоянии между рабским духом повиновения и бунтом, из чего делается вывод, что поскольку без патроната государства ни один вопрос в обществе не может быть решен, то его присутствие во всех без исключения сферах жизни есть, к сожалению, историческая необходимость. В России «сломать» государство – получить смуту.

   К тому же Россия исторически складывалась внутри традиционного патримониального общества, где власть одного лица, осуществляемая при помощи чиновников, обращена непосредственно на массы. Произвол же властителя ограничен только его собственной волей или обычаем. Патримониальное общество не знает универсальных моральных правил и законов, кроме равенства в своеволии: свобода лишена рациональных оснований и превращена в «волю». К слову вспоминается и известное  выражение Чернышевского, что  каждый человек в России «сам себе Батый», поэтому хорошим правителем будет считаться тот, кто обуздает низших Батыев. Народ в России всегда будет согласен только на одного Батыя и на беспредел только одного лица. Народ будет терпеть жестокость одной воли, если все остальные будут равны в бесправии. Но и внутри законов патримониального общества, предупреждают нас, могут обнаруживаться негативные крайности в виде авторитаризма, доходящего до тирании, или, при ослаблении «вертикали власти», в виде анархии, доходящей до всеобщего «беспредела» олигархов-батыев. И тогда организацию общества берет на себя преступность. В этом смысле она и организованная преступность. В патримониальном обществе отсутствуют нравственные критерии, обычно принятые у различных сословий; так, у властвующего сословия  отсутствует принцип чести, который формируется только в условиях западноевропейского иерархического аристократизма. Не воспитанная на рыцарских идеалах, российская «элита» неминуемо перерождается в паразитарный слой, обладающий привилегиями, но не признающая обязанностей.

    Разразившаяся в самом конце 90-х – начале 2000-х борьба властных и финансово-олигархических группировок, упрятанная за социально-демократическую ширму Конституции 93-го года, стала войной  «беспредела» с авторитаризмом, которая при любом исходе с неизбежностью должна привести Россию к гибели. Поэтому единственным вариантом спасения признается возрождение патримониалистского традиционализма на основе православной или другой сильной идеи –  даже если это будут лишенные всякой морали, а зачастую и здравого смысла антиглобализм, антиамериканизм или идея двуполярности мира. Главное – отмобилизовать общество для продолжения существования России, пусть без ясного будущего, но чтобы дотянуть хотя бы до следующего экономического краха…

     К концу первого десятилетия XXI века Россия окончательно приняла идеи многополярного мира, геополитической идентичности и «национальных интересов» и направила свое развитие в сторону державничества, представляющего собой идеологию, синтезирующую принципы либерализма и неокоммунизма, при которой механизмы рыночной демократии ставятся в зависимость от главной цели – укрепления государства. Основанием державничества служит великодержавный этноцентризм – убежденность в естественности собственной культуры, ее уникальности и даже в превосходстве над остальными нациями (культурами). Державничеству в российском варианте постепенно придаются антизападнические и националистические настроения. Государством декларируется модернизация – экономико-технологический прорыв, но при сохранении традиционных для России ценностей. Державничество уже опирается на правое национальное сознание, охватывающее все окончательно локализованные общественные уровни: политическое руководство, элиту и широкие слои населения. Институционализация державничества происходит через создание солидной партии с авторитетным лидером, способным обеспечить «широким слоям» нормальную жизнь и желаемый порядок. Средства разрешаются любые, хватило бы у лидера воли, сил и здоровья…

     К началу второго десятилетия XXI века, несмотря на принятую в 1993 году Конституцию, декларирующую создание демократической, правовой, социальной и светской России, вместо сильного демократического государства с развитым гражданским обществом и социально ориентированной рыночной экономикой Россия превратилась в авторитарное государство с квазирынком, представляющим собой механизм присвоения природной ренты олигархическими группами, и квазигражданским обществом – заменой сразу всех общественных институтов одной контролируемой властью Общественной палатой! Все ориентиры задаются и регулируются властными структурами, но их устремления не выходят за пределы многократно посрамленной в российской истории идеи создания сильного государства. Многими признается, что   Россия находится в системном тупике, выхода из которого на существующей линии исторического движения страны нет.

 

       Маргинальная Азиопа

 

    Преодолением этого тупика стал набирающий силу  геополитический подход к положению России как особому типу  пограничной цивилизации, возникшей по геоисторической необходимости, поскольку Евразийский континент, в отличие от иных континентов, имеет две цивилизационные зоны, и Россия разделяет их, как океаны делят Землю на континенты. Эту двойственность Русь-Россия приняла от Византии, которая сама была пограничьем, и усилила ее, поскольку представляла собой уже не востоко-запад, а востоко-востоко-запад. Отсюда и проистекает размытость всех ее социокультурных категорий и критериев развития. Пограничные цивилизации обречены быть перманентно переходными, и в этом качестве они берут энергию для существования извне и тратят ее на удержание самобытности. В разные периоды своей истории Россия становилась то более открытой, то более закрытой, в зависимости от своего состояния: при накоплении внутренней энергии – закрытость, при ослаблении – немедленная открытость. Именно в такие периоды ослабления, вынужденная искать опору для большей устойчивости, Россия некритически адаптировала Европу к своему историческому контексту в виде петровской модернизации и социализма, которые при этом оставались всего лишь частным случаем российского бытия и национального самосознания. Как пограничная культура, Россия не может отождествиться с Европой, да она и не хочет этого, всегда оставаясь иным по отношению к ней.  Россия удерживается в истории исключительно за счет того, что она может существовать только как квант – в постоянной динамике. Отсюда и ее имперские амбиции – необходимая стратегия выживания в движении. Всегда динамическая Россия представляет собой глобальную силу, противодействующую статическим Евро-Атлантике и Азиатско-Тихоокеанскому региону и потому влияющую на перспективы человеческого рода.

       Рассмотрение России с позиции ее срединного географического положения между западной и восточной цивилизациями удержалось в своем нейтральном виде недолго. С начала 2000-х годов начинает утверждаться последняя из всех известных «русских идей» - положительная геополитическая концепция третьей цивилизации, согласно которой Россия – евразийская страна, где осуществляется мощнейший синтез европейских и азиатских народов, формируя органику и культуру российского суперэтноса.

     Евразийская теория, появившись в среде русской эмиграции в 20-е годы, проявила удивительную живучесть и дошла до нашего времени во многом благодаря Льву Гумилеву, чьи работы стали достоянием российского читателя лишь в перестроечные годы. Свое удачное отражение евразийская концепция нашла и в книге американского политолога С. Хантингтона «Столкновение цивилизаций и переосмысление мирового порядка» (1996), ставшей мировым бестселлером. В противовес идеологу глобализации Ф. Фукияме, Хантингтон рассматривает мир как параллельное существование нескольких мощнейших цивилизаций, платформами для которых служат основные мировые религии. Поэтому развитие этих цивилизаций ведет мир не к их конечному слиянию и унификации, а, наоборот, – к столкновению цивилизаций на «линиях разломов, совпадающих с межконфессиональными границами».

      Российские проводники евразийства «поправили» Хатингтона, полностью взяв на вооружение идеи автора евразийской теории Николая Трубецкого о двух тысячелетиях совместной исторической жизни с татарами и их предками, что сформировало близкие менталитеты, а потому православная Россия призвана сближаться с исламским миром. Вместо того, чтобы понапрасну  тратить национальные силы в попытках пробиться на Запад, Россия со своим «волжским сердцем» должна осознать свою «русско-татарскость», «русско-тюркость» как несущую конструкцию своей цивилизации.

     Основанием цивилизационной особенности России, отличающей ее от остального мира, служит уникальный духовный слой при общем низком уровне культуры и высокой степени маргинальности масс. Поэтому «стране гениев и маргиналов» ни к чему подстраиваться под европейские формы жизни.  По той же причине, теоретизируют неоевразийцы, настоящий лидер нации должен излагать свои программы на языке маргиналов, поскольку «именно этот слой определяет сегодня политическую палитру на нашем федеральном уровне».

     Также требуется изменить отношения с современной Европы, поскольку она объединилась в Европейский Союз исключительно с целью сделать Россию страной третьего мира и затем постоянно удерживать ее в состоянии полуколониального мирового поставщика сырья и энергоресурсов. Поэтому объединенная Европа – исторический враг России, а значит, ей следует противопоставить идею евразийской сверхдержавы и дух дисциплинированной государственности, способной отстоять национальные интересы и приоритеты под знаком геополитического реванша  славяно-православного мессианизма  и нетленных нравственно-религиозных норм..

   При полном отсутствии в России либеральной традиции и невысоком уровне политической культуры евразийский сценарий  получил одобрение и поддержку на самом высоком государственном уровне, что в политической практике означает опору на наиболее распространенную в России правую установку массового политического сознания – религиозный национализм. «Русские должны осознать, – взывает  современный лидер неоевразийства А.Дугин, – что в первую очередь они являются православными, во вторую – русскими и лишь в третью – людьми… Факт принадлежности к русской нации должен переживаться как избранничество, как невероятная бытийная роскошь, как высшее антропологическое достоинство». И лишь в дополнение к русскому национализму он говорит о возможности содружества православного фундаментализма с исламизмом на том основании, что раз ислам враг Западу, значит, он друг народу православному.

     Неоевразийство, превратившись в агрессивный нацизм, т. е. опустившись до уровня, в принципе чуждого историческому сознанию российского народа, смогло, однако, выполнить свою задачу-минимум – вернуть подозрительное отношение российского народа к Западу. По общим принципам антизападничества, антиамериканизма и катастрофизма неоевразийство как крайне правая идеология сомкнулось с национал-большевизмом – крайне левой идеологией, и уже вместе они продолжают тянуть Россию в болото духовной, хозяйственной и политической стагнации.

 

     В 1866 году Ф. Тютчев подписал приговор русской мысли, сложив ставшие бессмертными строки: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить… В Россию можно только верить». И все же посмеем не согласиться с поэтом. Да, Россию нельзя изменить, да, Россия все еще нуждается в оправдании своего исторического существования, но понять ее все же нужно, иначе мы и впредь будем обречены на безумное существование.