Петр Чаадаев - "враг отечества"

 

     На рубеже 20–30-х годов XIX столетия, в период только просыпающегося ребячливого интереса светского общества России к религиозным вопросам, одна молодая дама, Екатерина Панова, пишет письмо своему знакомому по даче, Петру Чаадаеву, и просит у него дружеского совета в отношении своей интимной религиозной жизни. Между ними завязывается переписка, и он отвечает ей восемью «Философическими письмами», первое из которых в 1836 году неожиданно оказывается опубликованным. Так гласит известная легенда…

 

      Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856) был человеком в высшей степени неординарным и в поступках, и в мыслях. Он рано потерял родителей и, как многие сироты из дворян, стал воспитанником Московского Благородного университетского пансиона, где выделялся среди товарищей не только выдающимися способностями и обширными знаниями, но также странным характером, с переходами настроения от восторгов дружбы к надменности и замкнутости. Уже тогда, обладая умом критическим, мысли высказывал оригинальные и в какой-то мере даже еретические. Широко известно, что его друг и однокашник по пансиону А. С. Грибоедов, сделал Чаадаева прообразом героя пьесы «Горе от ума» и почти предсказал его судьбу, но только почти – без финальной «Карету мне, карету». Чаадаевым восторгался Пушкин и, придав многие его черты своему Онегину, искренне вопрошал: «Чем ныне явится? Мельмотом, / Космополитом, патриотом, / Гарольдом, квакером, ханжой, / Иль маской щегольнет иной...»

        Семнадцати лет, следуя традициям семьи и своему восторженному отношению к молодому императору Александру, Чаадаев вступает в гусарский полк и участвует в заграничных походах и трех военных компаниях 1812–1814 годов. После победы над Наполеоном он оказывается среди тех, кто возжаждал немедленного слияния России с Европой и готов был всеми средствами подталкивать к этому государя, будто испугавшегося собственной европейской славы и отдавшего власть в стране реакционному окружению во главе с Аракчеевым. В 1821 году он получает возможность стать личным адъютантом Александра. Ему дают высочайшую аудиенцию, но,  встреча со своим кумиром производит на Чаадаева убийственное впечатление: император показался ему «механической куклой» с бессмысленным взглядом и невнятной речью, Блестящий гусарский ротмистр неожиданно для окружающих подает в отставку, выходит из тайного офицерского общества и прекращает всяческие сношения с будущими заговорщиками.

                В  1823 году Чаадаев отправляется в путешествие по Европе, чтобы развеять сплин.  В  Мюнхене  знакомится с баварским гением   Ф. Шеллингом, становится горячим последователем его философско-религиозного учения, а затем долгие годы переписывается с ним. Уехав из «александровской» России в Европу патриотом, в 1826 году он возвращается в «николаевскую» Россию космополитом.

       Вернувшись с новыми для России идеями христианского всеединства и бесконечного нравственного самоусовершенствования и познакомившись  с проповедями  любомудров - Одоевского и Киреевского о православной природе России, он тотчас увидел в их идеях  опасность изоляционизма, что явно грозило отходом от Европы и погружением в пучину националистических утопий. Чаадаев затворяется в своей московской квартире на Басманной и пишет отповедь любомудрам, придав своему философскому трактату известную для того времени форму невинной светской переписки с женщиной-другом. Тексты «писем» быстро расходятся в списках, а в 1836 году Чаадаеву удается уговорить издателя Н. И. Надеждина, якобы без ведома автора, напечатать Первое философическое письмо в журнале «Телескоп».       

       Последствия хорошо известны. Самодержец Николай помог обессмертить имя автора, высочайшим рескриптом объявив Чаадаева сумасшедшим и установив за ним полицейско-медицинский надзор.

 

      В чем же состояло преступление Чаадаева и кого он хотел «поразить» этим «выстрелом, раздавшимся в темную ночь», как назвал публикацию письма Герцен? Если еще раз вспомнить, что «дилемма Веневитинова», направившая любомудров к отысканию «подлинной дороги самопознания России", привела их к утверждению сущностного отличия России от Европы, откуда было рукой подать до национал-шовинизма и политики самоизоляции, то Чаадаев показал Россию как раз с той стороны «дилеммы», где «путь самопознания для России не писан».

       "Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось. Дивная связь человеческих идей в преемстве поколений и история человеческого духа, приведшие его во всем остальном мире к его современному состоянию, на нас не оказали никакого действия. Впрочем, то, что издавна составляет самую суть общества и жизни, для нас еще только теория и умозрение".

 

      Любомудры поняли Россию как мир с ложным - заимствованным у Европы - внешним устройством жизни, при неизменных и даже возрастающих духовно-нравственных православных основах. Чаадаев в своем трактате утверждает ту же бездарность заимствования внешних форм жизни, но причину  обнаруживает как раз в неразвитости религиозных и духовно-нравственных начал общественной жизни. И как результат, утверждает Чаадаев, в России не возникли те общественные устои, из которых вырастает нравственность, а народ все еще пребывает в хаосе и дикости. Страна же в целом – «не воспиталась временем», поэтому представляет собой исключение и урок миру. Вернется ли Россия на общую стезю?

       Хомяков, как мы помним, утверждал, что изуродованность всей русской жизни последних столетий неизбежно должна была привести Россию к исчезновению, и только Провидению, т. е. Божественной отмеченности Россия обязана продолжением существования. Чаадаев же, напротив, считает, что Бог и Проведение  давно забыли Россию, поэтому ей не помогло даже величие дел Петра и Александра. Он приходит к суровому выводу о бесцельности исторической жизни России в вечных поисках самой себя, – если только она не найдет в себе силы заново пройти весь путь человечества. Но для этого мало просто позаимствовать чужую культуру и чужие великие идеи. Поскольку искажены сами основания жизни, поскольку нет национального Предания, то никакая культура, своя или чужая, на этой бесплодной почве не вырастет. Все останется поверхностно и не проникнет вглубь отдельных душ, не ляжет в основание национального духа.

      В качестве основной причины выпадения России из мировой истории Чаадаев называет возникшую зависимость Древней Руси от растленной и презираемой Европой Византии. Последовавшее затем татаро-монгольское нашествие окончательно оторвало Русь от Европы, и позже Россия так и не смогла преодолеть свою пропитанность татаро-византийским духом. Также он считает, что, поскольку византийское христианство погибло вместе с Византией, значит, мертво и русское православие, не имеющее живого исторического источника. В доказательство Чаадаев приводит оригинальную трактовку Искупления Христа как богоположенного начала к изменению мира, т. е. к развитию и прогрессу. Без развития – зачем Искупление? – вопрошает он.

        Смысл христианства, доказывает Чаадаев, – в его переходе в жизнь, в его социально-исторической развернутости. Но Россия со своей печальной действительностью – вне этого всеобщего пути и всеобщей цели. Россия – вне христианской дороги человечества! Она стремительно скатывается в пропасть исторического небытия.

 

        Публикация Первого письма вызвала не только негодование власти, но и осуждение общества, уже слишком опьяненного открытием необычайной духовной и мистической силы русского православия. Даже Пушкин высказал другу свою обиду за Россию, а близкий Чаадаеву по духу Одоевский написал: «...то, что он говорит об России, я говорю об Европе, и наоборот».

        Но Чаадаев, если и был карбонарием, то лишь в духе 1812 года. Он верил, что великое будущее для России возможно, но только среди европейских народов, если она примет от Европы ее идеи, которые «раз настигнув нас, найдут у нас более удачную почву для своего осуществления и воплощения в людях, чем где-либо».

      Чаадаева не поняли. Критические и пессимистические мысли Первого письма не были окончательными выводами или приговором России. Чаадаев протестовал не против России, а против придания ей мессианских, миссианистских и иных других свойств, закрывающих, по его убеждению, всякую возможность для ее положительного изменения и развития.

      Смысл же им написанного состоял в принципиально ином взгляде на историю, согласно которому облик страны, как и ее судьба, вытекает не из абстрактно-метафизического духа, а складывается как результат из множества индивидуальных сознаний и воль. И поскольку сама христианская истина безнациональна, то и каждое отдельное христианское сознание должно находиться неизмеримо выше национальной или этнической ограниченности, которые служат лишь разделению народов. Историческая тьма, утверждает он, еще может рассеяться, если каждый человек – и множество в России – примет в себя и разовьет в себе одну единую и общую всему человечеству христианскую истину. Тогда, с восполненным в себе христианством, Россия сможет, наконец, влиться в общехристианскую семью народов. С другой стороны (Второе письмо), если русский человек встанет на путь нравственного развития, его сознание не сможет мириться с российской действительностью, которую Чаадаев определяет как, прежде всего, нехристианскую. Он сравнивает античный Рим, где принятие христианства привело к отмене рабства, с Россией, где рабство появляется вместе с византийским христианством, и потому – «авторитет наших пушек не заменит отсутствие нравственного авторитета страны в 40 миллионов рабов».

      Но чтобы выйти из этого дикого состояния, необходимо личностное осознание мира как воплощенной в христианстве истины и выстраивание собственной жизни по чувству наибольшего приближения к этой истине. Но это не должен быть уход от проблем наличествующего мира, а, наоборот, – перенос религиозного чувства и веры в само общественное устройство, т. е. путь социального христианства. Только таким образом Россия может выйти из своего исторического небытия.

      «Философические письма» с Третьего по Восьмое - посвящены в основном отвлеченным доказательствам наличия в мире христианской истины и вопросам философии истории. Историю Чаадаев понимает как путь становления универсальной нравственной идеи, поэтому он особо выделяет Моисея и Магомета как первооткрывателей нравственной истины. Конечная цель человечества – в торжестве нравственного закона, когда отдельные сознания сольются в одно – и тем войдут в сознание Бога.

          Особо следует сказать о понимании Чаадаевым способа постижения истины. Разум человека способен познавать лишь физическую сторону мироздания. Законы, которым подчиняется духовная сторона жизни и в которых содержится единая истина как всечеловеческое благо, недоступны рациональному сознанию, в том числе и философскому, поэтому человечество, по незнанию истины, и влечется только своим темным эгоистическим началом. Однако «знаки» истины все же присутствуют в физическом мире в виде неожиданных откровений и смутных символов, – но только отдельным личностям, мудрейшим из людей, достигшим вершин христианского сознания, удается прочитать эти письмена Бога, и они сообщают открытую ими истину другим.

        Петр Яковлевич, кажется, и себя причислял – конечно, после Моисея и Шеллинга – к этим мудрецам и полагал свои «Философические письма» таким сообщением. Повторим еще раз: Чаадаева не поняли. В его первых двух «письмах» оценка российской реальности дана в полемической заостренности, с очевидной целью ужаснуть и таким образом разбудить спящее сознание русского общества. Потому что затем следуют еще шесть «писем», в которых излагается целостный взгляд на мировое устройство /10/.

         Но главное – и вот это оказалось пропущенным и не услышанным ни в его время, ни позже – из провокативной критики аморфности и внеисторичности России и русского народа Чаадаев выводил позитивную для России идею. Именно из России, полагал он, с ее слабым религиозным началом возможно заново и правильно начать путь к полной реализации христианской истины. Россия представляет собой шанс для всего христианского мира заново и безошибочно повторить весь путь человечества. Это и есть основная мысль «Философических писем» – позитивная и патриотическая русская идея Чаадаева. Однако чтобы Россия смогла начать этот путь возвышающей нравственности, необходимо убрать с дороги угрожающую ей опасность – славянофильство с его абсолютизацией православия и верой в его онтологическое преимущество перед другими христианскими конфессиями.

 

     Уже с клеймом врага отечества и признанный сумасшедшим, все оставшиеся годы Чаадаев посвятил полемической борьбе с «национальной философской школой» славянофильства. В 1837 году он распространяет свою «Апологию сумасшедшего», в которой пытается достучаться хотя бы до здравого смысла своих соотечественников и доказать, что знание истины важнее бездумной любви к родине.

      Чаадаев раскрывает цели Петра, без сожаления разрушившего русское туземство, повернув тем самым Россию в сторону Европы. Произведенная Петром реформа церкви и ликвидация патриаршества способствовали принятию Россией передовой европейской культуры, чему не должны были мешать внешние различия христианских вероисповеданий. Имея дело в большинстве своем с голландскими и английскими протестантами, Петр понимал экономическую выгодность идеологии протестантизма, полагающей веру частным делом отдельного человека, не мешающей отношениям народов и не заслоняющей самой жизни. Не Петр похитил Россию, настаивает Чаадаев, а славянофилы во главе с Хомяковым, обозначив православие как русскую, а затем и государственную идею, похитили у России Европу, уничтожив тем самым дело Петра окончательно. Более того, православная идея отделила Россию не только от общего русла мировой истории, но и от единой христианской истины.

 

      Друзья и недруги Чаадаева  советовали ему покинуть Россию, однако он не последовал совету и до конца дней своих продолжал воевать со славянофильством. Не имея возможности печататься, он распространял свои идеи в виде частных писем, иногда выдавая их за переводы статей из французских журналов. Но услышан не был. Крымская война сломила его дух. Он в последний раз удивил свет, где еще иногда появлялся, объявлением о своей близкой кончине – и вскоре умер.

                                                                                                             

_________

 

       Одиночка Чаадаев первым попытался не только критически вглядеться  в историю России,  в ее метафизическую конструкцию, но и  доискаться тех причин, из-за которых Европа постоянно испытывает мистический страх перед Россией. Сравнимые с чаадаевскими мысли высказывал разве что Герцен, но, соглашаясь с Чаадаевым в том, что в России отсутствуют укоренившиеся исторические традиции, Герцен, однако, предпочел сделать из этого факта оптимистический вывод о будущем «историческом новаторстве и смелых социальных экспериментах», невозможных, на его взгляд, в окостенелой Европе. Не смог Герцен стать наследником Чаадаева и по причине добровольной эмиграции. Но русский человек не может эмигрировать из собственной природы. Вынося же себя за скобки России, он лишается сострадательного к ней чутья. Поэтому нравственный радикализм чаадаевских воззрений, пройдя через Герцена, вернулся в Россию «новаторством» будущих революционных переустройств.

     Как результат, на том месте в русской философии, где могла бы находиться критическая школа мысли, оказалась «школа освобождения», которая уже внутри своей традиции породила и народников, и революционных марксистов (см. "Ленин и Россия"). Революционная традиция ниспровержения заменила собой тот философский дискурс, в котором, если и не могла быть обнаружена истинная природа России, то могла быть обозначена задача русской жизни: не погоня за мнимым торжеством России, не борьба за ее мнимое освобождение, а строгий путь нравственного становления личности – в осознании Божественного и человеческого единства мира.

​