Русская  религиозная  философия. Итоги

 

    Религиозно-философское течение как феномен российской действительности имеет строго очерченные временные границы и конкретную фактологию. Впервые русская религиозная философия (РРФ) заявила о себе в 1902 году публичным призывом Е. Трубецкого «перебросить мост через пропасть, разделяющую религию и философию», хотя событием зарождения РРФ следует все же считать 1901 год, когда на квартире студента П. Флоренского стал собираться студенческий кружок – Флоренский, Эрн, Свенцицкий – для обсуждения проблем философии и религии. Кроме того, в 1902 году издатель М. Новоселов начал выпуск «Религиозно-философской библиотеки». Кружок и издатель вместе составили «Общество ищущих христианского просвещения». Общество превратилось в центр московского славянофильства, практикуя, в духе Хомякова, внецерковное воплощение «живого образа соборного единения людей».

       Первым проявлением религиозной философии стал выход в 1902 году коллективного сборника «Проблемы идеализма», положившего начало размежеванию между «соловьевцами», неокантианским течением в идеализме и русским позитивизмом.

         На эти же годы приходится и пик популярности в России теоретического марксизма. Однако кровавые результаты революции 1905 года были восприняты в общественно-философских кругах как прежде всего бесповоротное поражение марксизма и невозможность реализации  его идеологии на русской почве. С 1905 по 1909 год идет процесс ревизии марксизма и переход большой группы философов-марксистов на мировоззренческие позиции РРФ. Русская религиозная философия утверждается как ведущее общественно-идеологическое течение, что нашло свое выражение в шумном выходе в 1909 году религиозно-философского сборника «Вехи».

     С 1909 по 1918 годы – период ожесточенной борьбы деятелей религиозной философии против революционного крыла марксистов, которая завершается большевистско-эсеровским государственным переворотом и началом Гражданской войны.

        Гибель РРФ фиксируется выходом коллективного сборника 1918 года «Из глубины».

 

Традиционность и особенности РРФ

     Все идеалистические философские системы рассматривают феномен человечества исходя из представлений о духовном характере бытия, споря между собой лишь о природе сущего (первопричины). В том числе, несмотря на секуляризацию христианского богословия, произведенную в XVII веке Декартом, Спинозой и Лейбницем, рядом с отвлеченным идеализмом всегда существовала и религиозно-философская форма мысли, принимающая в качестве сущего Божественное начало мира. Русская религиозная философия также исходила из безусловного принятия евангельской доктрины – Благой вести о Воскресении Христовом /39/.  Как правило, христианская доктрина принимается религиозной философией без искажений, но, в соответствии с иной направленностью философского знания, меняет свой адрес и назначение. Если богословие лишь тавтологично суммирует Слово о Боге, принятое от апостолов и свидетелей, и развивает учение о Божественной троичности и Христе как Богочеловеке, то религиозная философия, имея свой интерес исключительно в земном мироустройстве, исследует корни веры в человеке и обосновывает пути спасения его бессмертной души.

      Отличительной чертой русской религиозной философии стал ее особый взгляд на мировой исторический процесс. Для сравнения: в протестантской «диалектической теологии» (Германия, США) утверждается тщетность рационального и волюнтаристского стремления человека к улучшению мира («ирония истории» Р. Нибура), и единственной возможностью преодоления беспомощности и одиночества человека в мире полагается лютеровское «sola fide» – «только верою» (спасется человек). РРФ, напротив, утверждала возможность положительного  решения проблем человека и мира теологическими средствами. И если протестантская философская теология, опираясь на веру в Божественную природу мира, признает при этом и субстанциональность личности и тем самым снимает с него ответственность за судьбу мира, то РРФ, утверждая исключительный приоритет Божественного начала мира в решении всех этических, социальных и даже политических проблем человечества, на человека эту ответственность возлагает: человек обвиняется в содеянном и приговаривается от лица Троицы как от «чрезвычайной тройки» НКВД.

​

Причины и цели

     До отмены в России крепостного права помещичья среда, заполняя пропасть между культурно-господствующей частью общества и крестьянской массой, в значительной степени сглаживала социальную полярность. С реформой 1861 года рухнул институт помещичества, исчезло связующее звено. Народ остался без «присмотра». Попыткой внесения в крестьянскую жизнь малой толики культуры и азов образования стало «хождение в народ», которое окончилось неудачей. Сельский «мир» не принял опростившуюся интеллигенцию и «толстовско-левинскую» аристократию. Но эта, невозможная для цивилизованного мира, социально-культурная расколотость народа внутри одной страны оставалась мучительной проблемой для прогрессивно-патриотической русской интеллигенции. Новой попыткой объединения нации на основе единой веры, стремлением обнаружить генетическую связь с низовой народной массой, и стало церковничество интеллигенции. Русская религиозная философия лишь «оформила» это стремление, дала ему различные обоснования, но рождалась она прежде всего из «социального заказа» и имела проблему народного единства России как целеполагающую.

        К тому же после отмены крепостного права начался стремительный распад многовекового патриархального уклада народной жизни, и, как следствие, из народного сознания стала исчезать «терпящая» идея Святой Руси – вера народа в собственную святость, в особый, Божественный смысл рабского состояния. А в 1905 году народ потерял веру и в святость самодержавия. Если учесть при этом такую особенность народного православия, как опосредованность веры в Бога через веру в сакральную связь народа и богопомазанного царя, то следует говорить о том, что после 1905 года все традиционные религиозные представления оказались разрушенными, и Россия осталась без Бога.

      «Кровавое воскресенье» 9 января 1905 года, – расстрел религиозного шествия, – ставшее «срывом» самодержавия и  его запоздалым ответом на  монархические покушения 1881 и 1887 годов, привело к еще большему распаду общественных связей. Скрытая оппозиционность интеллигенции перешла в окончательный разрыв с царизмом и его бюрократией, а также обострила отношения с официальной церковью, которая не осудила расстрел. В этой атмосфере стремительного распада страны русская религиозная философия начала выступать в роли духовной оппозиции царизму и подчиненной самодержавию церкви.

        Для выживания России необходимы были немедленные демократические преобразования. Передовая (культурно-образованная) часть общества требовала демократических свобод, и крайностью этих требований была разрушительная социалистическая идея с лозунгом «господства пролетариата», под которым выступал революционный марксизм. Для удержания же общества в цивилизованных рамках бескровных преобразований необходима была широкая программа, способная овладеть массовым сознанием, но не затрагивающая при этом общественные и социальные устои. В этом смысле партийные программы «кадетов» и «октябристов» оказывались слишком узкими. Поэтому объективно идея религиозной перестройки общества, с которой выступила РРФ, оказалась чрезвычайно актуальной. Все проблемы – социальные, нравственные и политические – слились воедино в инициации «нового религиозного сознания».

     Русская религиозная философия состоялась как соединение традиционного вопроса об индивидуальном пути спасения человека с вопросом о пути спасения России – в период жесточайшего кризиса российской государственности. РРФ озаботилась определением и регламентацией этого пути как единственным выходом из национального тупика.

​

Родовые признаки

      К началу XX века Россия перестает ощущать себя философскими задворками Европы. Этому способствует прежде всего громадное наследие В. Соловьева, благодаря которому русская философия избывает необходимость по любому поводу обращаться к западным авторитетам. К тому же, в отличие от европейской, русская философия не была изъедена скептицизмом и не имела опыта универсальных поражений. Поэтому она с легкостью рвет с европейской философской традицией и увлеченно создает собственную, в которой учение и система профессионального философа В. Соловьева «оплодотворяется» реанимированными идеями и образами маргинального религиозного мыслителя А. Хомякова. Посредством такого альянса решалась и другая важнейшая задача. С помощью хомяковской «соборности» Соловьев привязывался к православию, в результате чего создавался совершенно особый, исключительно национальный философский дискурс соборного всеединства, внутри которого РРФ могла ощущать себя самостоятельным и значительным течением в океане мировой философской мысли.

        Успеху РРФ послужили и особенности самого православия, легко поддающегося переходу в философские формы. Из всех христианских религий православие менее всего регламентировано. Его обрядовость лишена строгости (нет даже общего хора верующих) и тяготеет к чистой красоте. Это безвещная, ноуменальная и в чем-то даже номинально христианская вера. Такая аморфность и изоморфность православия легко открывает его для мышления, делает фактом не только религиозного сознания, но и религиозной мысли.

    РРФ формализуется как русская софиология, приняв в качестве отправного пункта главную мысль соловьевских «Чтений о Богочеловечестве»: если в Боге был человек, то и в человеке есть Бог. Их единство определяется как Душа мира, имя которой – София. При этом, несмотря на родовую связь с учением В. Соловьева, процесс становления РРФ опирался как раз на критику основополагающих принципов его философской системы. Так когда-то кантианство рождалось из критики лейбницианства, чтобы позже стать поводом для гегелевской критики и становления гегельянства.

       На этом этапе генезиса РРФ подспудно сближается с антропософией Р. Штайнера, содержащей утверждение о конце философии после Гегеля, поскольку ее «роль в духовном развитии человечества сыграна». Принимается штайнеровский, отличный от соловьевского, взгляд на Софию, сближающий ее более с человечеством, чем с Богом. Софиология, целиком охватывая человека, включая его в свои орбиты, становится антропософией, расширяющей духовный мир и возможности человека до софийных пределов. На этом основании производится критика истории и действительности и раздается призыв к возвращению человечества, как в мысли, так и в практике жизни, на истинно присущий ему софийный путь.

       Другим своим полюсом РРФ вбирает в себя идеи Н. Федорова, развивая основную мысль русского космизма о необходимости активной эволюции. Разрабатывается идея активизации софийного начала жизни с целью скорейшего вхождения в Богочеловечество, то есть, по сути, ставится задача искусственного приближения второго пришествия Христа, что, в конце концов, оказывается выходом за пределы христианской доктрины.

 

Третий Завет

      Само по себе обновление религиозного сознания масс – закономерный исторический процесс. И если справедливо, что проблемы свободы решаются революциями и гражданскими войнами, то столь же справедливо, что все великие революции религиозны, даже когда провозглашают разрыв с Богом. Первым революционным героем в истории человечества следует считать библейского Моисея, вырвавшего евреев из египетского рабства и заключившего завет с Богом. За это Бог дал библейским евреям право захватывать земли и убивать, дал безграничную свободу во всем, что не касалось повиновения Ему. Новые заповеди Христа разрушили храм старой веры, вывели человека из-под слепого подчинения божеству и дали ему свободу выбора: веры, пути, предназначения. Христос-революционер на многие века будет смущать души борцов за всеобщее счастье. По-настоящему серьезный вызов Христу впервые бросит Ницше, но обновить религиозное сознание Европы ему не удастся. Европа сохранит, если не живого Бога, то Традицию Христа. Однако идея третьего Завета будет бродить по Европе, ревниво поглядывая на «призрак коммунизма» как на свою другую ипостась.

       Оба возможных пути всеобщего обновления сознания, а затем и жизни – революционно-религиозный и религиозно-революционный – обрели практическую почву в стремительно слабеющей и ищущей новой опоры России. Вместе с пошатнувшимся царским троном зашатался и престол Господень. Человек со времен Христа пусть и не «ходил перед Богом», но Бог оставался господином его бессмертной души. Для России – плохим господином, раз не уберег покоя русской жизни. Бог-Христос в России потерял авторитет! В стране, где отказ от рабства и ветшающий абсолютизм стали источником не прогресса, а глубокого кризиса, в том числе духовного, смена парадигмы сознания казалась делом весьма реальным. Вопрос был лишь в направлении «переворота»: или через революционно-религиозное – человек вместо Бога, или через религиозно-революционное – человек вместе с Богом.

       Утверждая на словах необходимость «всего лишь» внесения в культурную жизнь религиозного начала, РРФ, по существу, внедрялась в христианскую доктрину, вводя в нее через элементы философии космизма идею ускорения теодицейного процесса истории; при том, что каноническое христианство никогда не связывало апокалиптическое событие перехода в Богочеловечество с реальным временем и не требовало от человека специальных усилий для приближения к этой цели и уж тем более не призывало к принудительному изменению образа жизни во имя спасения мира. Более того, церковь всегда извергала из себя эти идеи, которые, в свою очередь, становились источником сектантских учений, объявляющих век за веком даты конца света и второго пришествия Христа.

      Но всегда прячущемуся сектантству было не сравниться с влиянием и силой воздействия на общество и церковь талантливейших и дерзких религиозных писателей. В конце концов даже Русская православная церковь дрогнула под натиском РРФ и устремилась к «обновленчеству». И вот уже устами профессора Московской духовной академии М. М. Тареева русская церковь сама призвала «провести по современной полосе жизни разделяющий меч Христов» и «найти такую формулу, которая ничего бы не урезывала в христианстве, которая брала бы христианскую религию не в ее исторической условности, а в ее чисто евангельской абсолютности». Слово было произнесено. Русская церковь сдалась РРФ, объявив себя «исторической условностью».

    Но для РРФ и этого было недостаточно. Ее критика истории и действительности, переходящая в критику незыблемых основ традиционного христианства, в итоге ставила под сомнение саму христианскую идею как то, что «закрыло от человека объективную духовную действительность» (Бердяев). И в той мере, в какой рождение христианства из иудаизма можно рассматривать как историческую разочарованность в данном Моисею откровении Бога-Отца, так и в критической направленности РРФ прочитывалось разочарование в откровении Бога-Сына, уже недостаточном для религиозно-революционного софийного обновления жизни, и надежда на Откровение третей ипостаси Бога – Святого Духа.

      Центрируя Россию в своем коллективном сознании, РРФ представляла ее в мнимообразе нового «вступления в Иерусалим»: рушится старый мир «Нагорной проповеди», в новый Иерусалим – Россию вступают Дух Святой и его апостолы, несущие народу и миру третий Завет!  Им, как и положено, предшествовали «пророки» – Хомяков и Соловьев, который впервые и высказал идею установления церкви Святого Духа.

​

Философия спасения

   Согласно христианской доктрине, Христос искупил первородный грех человечества, но оставил человеку свободу выбора индивидуального пути и ответственность за итог прожитой жизни. Только на Страшном суде, при втором пришествии Христа и воскрешении мертвых, Христос отделит грешников от праведников и даст последним вечное Царствие небесное. При этом сотериологическая (искупительно-спасительная) идея в иудео-христианской парадигме имеет четко обозначенные исторические ступени развития. В иудейском царстве Отца путь спасения ограничивается наложением запретов господином своему рабу. Путь спасения в царстве Сына определяется христианской нравственностью – добровольным признанием Авторитета и свободным подчинением ему. Так устроен мир католический, где авторитет Христа переносится на непогрешимость Папы. В реформаторско-протестантской идее «предопределения» спасение конкретного человека уже свершилось (или не совершилось) в вечности, все его прошлые и будущие грехи, включая предков и потомков до седьмого колена, давно подсчитаны и приговор вынесен (в связи с чем христианину-протестанту не требуется посредничества между Богом и человеком ни в виде библейских запретов, ни в виде авторитета священного клира). И в этом качестве протестантизм представляется завершенным христианством в «сотериологическом» цикле.

       Но где же в этой цепи выстраивания отношений между Богом и человеком место православной идее спасения? И вдруг оказывается, что в православии пути спасения человека в реальной действительности нет. Православное сознание пассивно, оно верит в Бога, любит Его и надеется на ответное чувство. Не вдаваясь в исторические причины связанности православия с наивностью раннехристианских представлений, обратим лишь внимание, что русский тип православия сконцентрировал в своем коллективном сознании не путь Христа с крестными муками, очищающими от греха, а путь Марии-Богоматери, любящей Христа, отрицающей мир без Христа, заживо вознесенной за свою любовь на небеса и получившей Преображение, то есть причисление к Божественному сонму. Теозис (обóжение) и есть апокалиптический путь спасения в православной парадигме. Именно этот момент православного сознания смогла «поймать» РРФ и выстроить на его основе эсхатологическую философию спасения в модусе «двух градов» Апокалипсиса Иоанна Богослова, описывая возрастание могущества «града Антихриста» и указывая радикальный путь встречного преображения, обóжения «старого» мира (символисты смягчали цель более эластичной идеей теургии), доходя до полного слияния с августинианской идеей отрицания мира земного ради Царствия Небесного.

       Таким образом, РРФ представляла собой апокалиптическую теодицейную метафизику, где цель бытия – достижение Царствия Божьего на основе полного отрицания земной жизни. РРФ возвращается к средневековому пониманию истории как только теодицеи – воплощенной воли Бога. Действительность в новохристианской парадигме РРФ при активном участии Бога и человека сначала напрягается до проявления символов инобытия (братья Трубецкие), затем разрывается (Флоренский и Булгаков) и, наконец, оболочка действительности исчезает (Бердяев), обнажая Божественную сущность мира.

     РРФ вносит существенное дополнение и в христианский догмат о человеческой греховности. Первородный грех, который только и ставился христианством в вину человечеству и который был искуплен Спасителем на кресте, в РРФ дополняется тотальной виновностью человечества перед Богом за отпадение от Него. Соответственно, и путь спасения оказывается не торжествующей поступью Богочеловечества в «положительном всеединстве», как это было в учении Соловьева, а сложным и трудным (экзистенциальным) путем возврата к Богу, чем-то наподобие «явки с повинной».

        Различие взглядов на характер этого пути определяло внутренние расхождения деятелей РРФ. У Флоренского это духовное движение в открытой человеку в «разрывах действительности» софийной «пневмосфере», разливающей над человеком и в человеке духовно-божественное начало и имеющей способность к сгущению до абсолютной материализации в бытие иное. У Булгакова – расширение аскетической практики исихазма, «умного деланья»: включение в круг «обóжения» не только души, но и тела, достижение «прозрачности» посредством «помещения ума в сердце», «духовного трезвления», «умной молитвы» и т. д. У Бердяева – пафос «творческой» эсхатологии, полное исключение человека из «падшего» бытия и времени, когда «конец этого мира, конец истории зависит и от творческого акта человека».

      Общим же для РРФ оставалось оперирование внутри метафизического пласта бытия, где идеальное и материальное даны в особом онтологическом измерении – ненаблюдаемой реальности. В этой реальности полностью отсутствует Природа и ее законы, там есть только Бог, человек и трагическая любовь между ними: человек, «отпущенный» в мир, и Отец, который ждет своего блудного сына.

 

Причины поражения и гибели РРФ

      1. Неожиданное поражение России в маленькой русско-японской войне; провал революции 1905 года; через короткий промежуток лет – неудачное вступление в большую мировую войну, обернувшееся для России угрозой германской агрессии; активность «пятой колонны» в лице большевиков, пропагандирующих «поражение в войне империалистической», – все вместе грозило России распадом вплоть до самоуничтожения.  До поры история России не знала революций – все социальные проблемы веками насильно загонялись внутрь и решались через бесконечные реформы. Но кризисные процессы, обнажившиеся сразу после отмены крепостного права, достигли за полвека такой глубины, что никакие реформы более не могли выправить ситуацию в стране. Наступил кризис реформ.

     К 1917 году Россия уже агонизировала. Революционный переворот был неизбежен. Но борьба шла не с обреченным царизмом – это выдумка советской исторической науки. Битва разворачивалась между революционными марксистами и носителями религиозно-философской идеологии. В этот решающий момент все метафизические и исторические загадки России становились уже не отвлеченной проблемой, а отождествлялись с вопросом существования. 

     Крестьянская масса и связанная с ней городская низовая среда России всегда были оторваны от образования и культуры, через которые, в конечном счете, формируется общественное сознание. И если культурный слой общества, этой массой обслуживаемый, постепенно вырождался в индивидуалистов и аристократов духа, вечно недовольных отсутствием свобод и своим положением в государстве, то жизнь простого народа по-прежнему не выходила за пределы природных циклов и «общинной» круговой поруки. Но на этот раз глубина кризиса коснулась и «низов» – всегда бессловесной и наиболее бесправной части российского общества. Несколько лет неурожаев и голод начала 90-х; ставшая очевидной экономическая неэффективность общинного земледелия; нещадная эксплуатация фабричных рабочих – все пришло к тому, что идея Святой Руси, удерживающая низовую часть общества, ей прежде всего принадлежащая и заставляющая ее все претерпевать, обещающая для «христьянина» прямую дорогу в Царствие небесное, – оказалась уже недостаточной или вовсе избытой.

       К несчастью, русское общество не нашло в себе достаточной воли, чтобы использовать общенациональный кризис для консолидации внутренних сил государства. Для такой воли необходима была опережающая события и действительно объединяющая национальная идея. Но вместо этого с равной силой, но в разных направлениях, уже заданных культурно-экономической расколотостью общества, распространяются две взаимоисключающие идеологические волны. Религиозно-философское движение становится идеологией кризиса и «освободительным» течением мысли исключительно для культурного слоя общества, а для низовой массы новую русскую идею предлагает революционный марксизм. Идейная и социальная разнонаправленность «освободительного движения» усугублялась еще и тем, что до поры открыто выступать против революционного марксизма означало для деятелей РРФ становиться на сторону оголтелого монархизма – непосредственного виновника того состояния общества, которым все поголовно были недовольны и которое требовало незамедлительного переустройства. Из этого вытекала сначала длительная полемика между деятелями обоих «прогрессивных» лагерей, затем «перебежничество» от марксизма к РРФ (Булгаков, Бердяев, Франк) и наоборот (Луначарский) и, наконец, откровенное бегство из стана уже побежденных в стан победителей (Гершензон). Впрочем, вопрос о чьей-либо идейной победе так и остался открытым. Когда Февральская революция покончила с монархической Россией, спор о том, чьи идеи лягут в основание спасенной России – религиозной философии или революционного марксизма – решила Гражданская война.

     Поэтому понять до конца РРФ – значит понять ее неразрывную связь с революционным марксизмом. Это была единая кризисная идеология, состоящая из взрывоопасной смеси социалистического учения Маркса, идеи о теократическом государстве Соловьева и из традиций революционного народничества. Эта смесь сначала обернулась взрывом 1905 года, и уже далее, по-разному оценивая итоги первой русской революции, марксисты и деятели РРФ вступили между собой в схватку за Россию будущую. Не большевистская революция прервала существование РРФ, – это другая, уже «постсоветская» выдумка историков, – нет, это был единый порыв к глобальному переустройству России, с общей ответственностью за последствия. В этом на закате жизни мужественно и горько признавался Н. Бердяев: «Ответственны за революцию все».

      Так почему самый грандиозный прорыв русской мысли, привычно называемый религиозно-философским ренессансом, привел к самой страшной в истории России катастрофе?

     Европейская рационалистическая философия начиналась со знаменитого картезианского cogito ergo sum – мыслю, следовательно, существую. Много позднее «философия жизни» в корне изменила это полагание: существую, поэтому мыслю – биологическое существование объявлялось достаточным признаком присутствия. Признать оба положения справедливыми можно лишь в случае, если посчитать разумное начало жизни качественно иным, чем просто природно-биологическое существованием.

     Действительно, историю рода человеческого следовало бы отсчитывать не от «палки», которой был сбит с дерева плод, и не от результата эволюции руки, когда большой палец отошел в сторону и превратился в способ захвата этой палки, – а от рождения в неком «существе» первого разумного представления о себе и окружающем мире. Из древнейших представлений человека сложился религиозный взгляд на мир, который, сопрягаясь с внутренним существованием человека, порождает идеальные образы мира. Из этих образов возникают мифы как уже элемент не только религиозного, но и пракультурного пласта жизни. Из религиозно-мифических оснований выходит культура народов как система духовно-знаковых определений жизни. Культуру часто называют второй природой, но вернее было бы говорить о ней как о третьем и высшем слое духовно-практической жизни, из которого рождается цивилизация. Таким образом, мы обнаруживаем три пласта, раскрывающих понятие жизни или в него входящих: существование, религия, культура.

       Философский поиск России начинался "любомудрами" с интереса к национальной религии, а затем Иван Киреевский поставил вопрос о природе национальной культуры. И далее философия и историософия России вскрыли две проблемы:

       1) изолированность православия от культуры (при отсутствии русской мифологии) и направленность духа православия не к обустройству социальной жизни, а лишь к религиозному существованию человека;

      2) наличие обособленного слоя общества – интеллигенции, которая создает национальную культуру не за счет избыточности и глубины народно-религиозного пласта жизни, а заимствуя готовые культурные образцы из уже секуляризованной европейской культуры.

      В результате пласты существования, религии и культуры в России не пронизывают друг друга, не создают эволюционного единства жизни как основу органической цивилизации, а каждый пласт находится в состоянии самодостаточности, что, с одной стороны, дает видимость присутствия (миражность) всех необходимых цивилизационных составляющих, с другой стороны, порождает перманентную разорванность жизни. Эта несводимость в необходимое единство трех жизненных пластов и является причиной постоянной социально-экономической кризисности России, толкающей ее к столь же постоянному, сколь и безуспешному реформированию. Не имея более ресурсов к сдерживанию центробежных сил, эта искусственно слепленная единодержавием цивилизация или должна была распасться, или ее несведенные воедино жизненные пласты должны были вступить между собой в новые соотношения.

    Русская религиозная философия в полной мере осознавала искусственность и замкнутость своей национальной культуры и ее оторванность как от религии (булгаковское обвинение интеллигенции в «бесцерковности»), так и от народного существования («веховское» обвинение интеллигенции в «беспочвенности» и «отщепенстве»). Что же предложила РРФ? Поскольку попытка увязать культуру с народным существованием на предыдущем историческом этапе закончилась провалом («хождение в народ»), то РРФ призвала культурный слой общества спуститься на более низкую и пропущенную в России религиозную ступень жизни и там, в новом Средневековье, соединиться со своим народом. Народу же следует, наконец, подняться со ступени полупервобытного существования до «средневекового» уровня религиозной жизни. И этот проект был не так уж и плох, в нем наряду с утопизмом было много честных устремлений, – если бы рядом, конкурируя с ним, не поднималась «освободительная» волна революционного марксизма.

      Марксизм у своего автора представлял собой не более чем культурную идею, но в экстремальной ситуации нарастающего в России цивилизационного кризиса в своем российской варианте он предстал сжатым до философии голого «экономического» человека. Русский марксизм, заряженный материализмом и атеизмом, увидел простейший выход из цивилизационного коллапса России в сведении всей многослойности жизни к ее нижнему, социально-биологическому уровню существования, закрывая тем самым возможность вхождения защищаемых им народных масс хотя бы в следующий, религиозный пласт жизни, куда его звала РРФ и где его «ждала» религиозная интеллигенция. И чем более настойчиво РРФ звала образованную часть России выйти из «культуры», а низовую часть – выйти из «существования», чтобы встретиться в мире общих религиозных представлений, тем яростней и радикальнее русский революционный марксизм внедрял в сознание масс «законы» материалистического существования.
   

     2. РРФ полагала движущей силой национального развития исключительно интеллигенцию, обобщая ее роль до носителя не только национальной культуры, но и национальной идеи. Однако Европа, при всем пиетете к своим интеллектуалам, считает, что успехам в развитии она обязана не им, а «третьему сословию» – буржуазии. Реальной же проблемой России оставалась несформированность в должное историческое время того самого «третьего сословия», ставшего локомотивом европейского развития. Отсутствие (и до сих пор) в России класса буржуазии как политически господствующего, зияющая пустота там, где на «рельсах истории» должен находиться этот «локомотив», и привело РРФ к искаженному представлению, что интеллигенция в России играет роль ее «третьего сословия».

       Если понимать культуру как сумму накопленных знаний, то, действительно, русская интеллигенция (дворянская, разночинная, советская) владела монополией на приобретение и использование этого знания. Но культура русской интеллигенции не вырастала из глубин народной исторической жизни по цепочке: существование – религиозные представления – мифы – культура, – а приобреталась «на стороне» через освоение всей европейской и мировой сокровищницы знаний. Поэтому русская интеллигенция сразу оформилась как вненациональный или интернациональный слой общества, культурно никак не связанный с собственным народом. Но РРФ воспринимала эту ситуацию как закономерно-естественную, а не как сложившуюся в России в силу определенных исторических причин. РРФ не видела за этим проблему России, а только – проблему интеллигенции. Религиозная философия обвиняла русскую интеллигенцию лишь в том, что она по собственной воле приняла атеистическую ветвь европейской культуры, от вольтерьянства до социализма и материализма.

     Но может ли определенная часть общества согласованно принять что-то неправильное? Или же суть в том, что думающая часть российского общества – в желании помочь России – брала из европейской культурной кладовой лишь то, с помощью чего можно было изменить Россию, что могло быть использовано практически. К тому же становление и воспитание русской интеллигенции происходило в период екатерининских реформ – на фоне идей европейского Просвещения. А век Просвещения (в основном французского) был, в свою очередь, реакцией на протестантскую Реформацию с ее повышенной религиозностью. Русская интеллигенция естественным образом впитала антицерковный призыв Вольтера «Раздавите гадину!», еще более отдаляясь при этом от религиозной традиции собственного народа.       РРФ оценивала атеизм и революционность интеллигенции как религию безбожия, как полное падение софийности «в одной отдельно взятой стране», словно забывая о том факте, что все деятели русской революционной эпохи входили в жизнь в период расцвета «гласности», плодами которой, за неимением организованной буржуазии, пользовалась именно интеллигенция. А основной темой газетно-журнальных дискуссий второй половины XIX века была именно необходимость преобразований, – что и вызывало ощущение маниакальной революционности. Зафиксировав состояние предельного кризиса России и наступление апокалиптических «канунов», РРФ поменяла местами причину со следствием, посчитав, что Россия подведена к «канунам» искусственно, через интеллигентское атеистическое «уклонение».

     3. Когда человечество прошло историческую стадию господства религиозно-мифологического сознания, каждый народ продолжал хранить свои мифы, свою национальную религию как – прежде всего – связь со своими историческими корнями. Религия, вошедшая в культуру, становится коллективной памятью, духовной связью, направленной из настоящего в прошлое. Религия – константа (в христианской традиции – «камень»), необходимая человечеству как постоянная точка отсчета. Философия, как и любая другая отрасль культуры, также ищет историческую связь и преемственность, но направленную противоположно религии – из настоящего в будущее. Между прошлым, выраженным религией, и будущим, открываемым философией (настоящим занимается все же наука), натянута историческая реальность, по которой человечество и каждый отдельный человек, лишенный абсолютного знания и всегда растерянный перед собственной конечностью, проходит над бездной бытия. Что же произойдет, если перенести одну из точек натяжения из прошлого в будущее или наоборот? Если свести воедино религию и философию? Натяжение реальности исчезнет, и человечество остановится в своем движении или упадет в бездну! Не то ли произошло с Россией?  Религиозно-философское течение начала века, пытаясь спасти Россию от падения, перенесло религиозный смысл жизни в будущее (приближение Царствия Божьего), тем самым лишая Россию устойчивой связи с прошлым. В результате Россия оказалась в руках революционных романтиков противоположного толка (большевиков), лишивших ее на десятки лет будущего...

        4. Человечество никогда не расстанется с бессознательным чувством Божественной причинности мироздания и Божественного участия в людских делах. Мировая история движется в постоянном диалоге с Божественным началом мира. В этот диалог вплетаются все более современные философские идеи и системы, научные открытия, социологические схемы и т. д. Этот диалог не прекратится, пока существует мир. Русская религиозная философия, в своем желании монополизировать Бога, зафиксировала тем самым совершенно обратное – вырванность России из общего хода мирового развития.

​

       5. Деятели РРФ назвали собственное течение русским религиозным возрождением. Но их современник, не менее крупный философ Л. Шестов, считал РРФ декадансом, говоря о ней, как о философском упадничестве и разложении сознания. И если вслед Шестову осмыслить несомненную принадлежность РРФ Серебряному веку русской культуры, невольно увидишь в ней пышность увядания, багрец и порфиру «последнего цветения», осенние мотивы «опавших листьев». Окончательно заблудившись во времени, русский разум искал спасения в вечности.