ФИЛОСОФСКИЙ ТЕАТР
Наследие Владимира Соловьева и формирование Русской религиозной философии:
братья Сергей и Евгений Трубецкие
Каждая эпоха в истории стран, частей света и человечества по-разному отвечает на мировоззренческие вопросы: кто мы, откуда пришли и куда идем. Социальное благополучие дает удовлетворительные для данной эпохи ответы – и тогда человечество равномерно, без глобальных потрясений наращивает вековые кольца своего древа. Западная Европа до середины XIX века существовала по наметившейся еще в позднем средневековье рациональной парадигме развития, с фетишем разума и автономией личности, утверждая гармонию человека с действительностью. Со второй половины XIX века, открывающейся волной европейских революций 1848 года, Европа переходит к другому, усложненному мироукладу, не вписывающемуся в рациональные идеалистические рамки. Окружающий человека мир перестает казаться осуществлением разума. Действительность начинает бунтовать, противиться человеку, доказывая свою силу и свою независимость от сознания. Кризисная иррациональная фаза европейского развития заявляет о себе пессимизмом Шопенгауэра, а затем – Ницше.
Россия, в отличие от Европы, развивалась рывками, обусловленными единичной (личной) волей отдельных самодержцев: Иван Грозный, Петр Первый, в XX веке – И. Сталин. Но после их ухода всегда шла реакция разложения, – и Россия вновь становилась некой аморфной громадой, погруженной в войну властных элит наверху и ленивую спячку внизу. Российская жизнь постоянно испытывала отсутствие ясных очертаний, что и составляло основную проблематику национальной мысли, которая пыталась снять с России иррациональный покров, т. е. зафиксировать ее присутствие в мире через раскрытие русской идеи – или в онтологической форме (славянофилы), или в рациональном понятии (западники).
К концу второй половины XIX века возникает абсолютно новая ситуация – кризис европейского сознания совпадает с постоянным кризисным состоянием России. На определенном этапе истории иррациональность становится общим мировосприятием Европы и России, с тем лишь отличием, что Запад, накопивший жир стабильности, мог позволить себе несколько десятилетий пессимизма в виде «забвения бытия», «смерти Бога», «заката Европы» и прочих эскапад сознания. Национальные традиции, право и священный институт частной собственности гарантировали ему выживание и перспективу дальнейшего развития. Иррациональность же российской действительности, встретившись с европейским иррационализмом, возрастала на степень, что грозило непредсказуемыми последствиями, вплоть до ее полного исчезновения...
При всем многоголосии русского идеализма конца XIX века Владимир Соловьев, осаждаемый славянофилами, почвенниками, реалистами, неокантианцами и неолейбницианцами, по-прежнему оставался для России единственно величайшим. Отношение к Соловьеву не носило вполне осознанного характера, но подсознательно окружающие, включая власть и даже обер-прокурора Победоносцева, понимали, что этот «католик» и враг славянофильства был единственным по-настоящему национальным мыслителем. Его герметичная метафизика положительного всеединства, насквозь мистическая и во многом противоречивая, была явлением исключительно русской мысли и единственная несла в себе твердую и однозначную русскую идею.
Но не менее важно, что метафизика Соловьева защищала блуждающую русскую мысль от идущего с Запада идейного пессимизма или, по крайней мере, давала ей возможность хотя бы удержаться от соблазнов европейского философского авангарда. Однако чем ближе подступал конец века, чем явственнее проявлялись на поверхности российской жизни признаки ее иррациональности, тем очевиднее становились все слабости учения Соловьева, прежде всего отсутствие в нем конкретных оснований.
На фоне непримиримых идейных разногласий и бесконечных споров о судьбе и будущем России сложился необычный триумвират. Центром его был спиритуалист Л. М. Лопатин, в квартире которого, на одной из знаменитых в интеллигентской Москве лопатинских «сред», состоялось знакомство мистика В. Соловьева с молодым реалистом Сергеем Трубецким. Общей темой для обсуждений был поиск выхода русской мысли из опасной зависимости от европейских идей. К тому времени пик творчества В. Соловьева был им уже пройден, сам Л. Лопатин был философом академического толка, и задача нового раскрытия мироустройства могла быть под силу лишь самому молодому из тройки блистательных русских идеалистов.
Князь Сергей Николаевич Трубецкой (1862–1905) ко времени встречи с В. Соловьевым был убежденным патриотом, разделявшим господствующие при Александре III славянофильские настроения, и последователем А. Хомякова и его учения о соборной Церкви как теле Христовом. Поклонник всего прекрасного, страстный коллекционер творений мировой духовности, будь то классическая живопись, фарфор или религиозное предание, С. Трубецкой считал соловьевскую религиозность (и поэзию) вульгарной и противопоставлял ей религиозную мысль (и поэзию) Хомякова, которая привлекала его прежде всего гармонией чувств, ясностью и простотой изложения, красотой неземных образов, столь отличных от окружающей идейной неразберихи и житейских нелепиц, в которые постоянно тыкал пальцем Соловьев.
Пропущенное сквозь поэтический строй Хомякова, русское православие начинает открываться С. Трубецкому как уникальное для душевного строя человека, а ритуал православной службы: отсутствие скамей, бытовой речи, молчание прихода, сокрытость хора – вызывает в нем ощущение «присутствия единого Духа, который разлит в воздухе и с которым соединяешься в чувстве предвечности Божественного замысла». Из подобных восприятий, в которых эстетические категории незаметно подменялись этическими, С. Трубецкой в спорах с Соловьевым о будущем России приходит к убеждению в необходимости для России не вульгарно-политического, а нравственного возрождения. В общей тревоге за Россию он окончательно переходит на откровенно антизападную позицию. Разлагающее влияние Запада он видит в революционном движении, а также в «милых сердцу Соловьева» католичестве и еврействе. При этом С. Трубецкой не разделяет и конфессиональной герметичности славянофилов: "Христианство переживает теперь кризис именно потому, что ни наше исключительно мистическое его понимание, ни римское теократическое, ни, наконец, субъективно-религиозное понимание протестантов – не вмещают в себя полноты христианства… Мы погрешаем против Христа и Церкви, погрешая против других исповеданий и ненавидя братьев". (Из письма брату Евгению.)
Напряженные поиски выхода за пределы однобоких схем, через которые уже прошла русская общественная мысль, приводят его, в конце концов, к отказу от идеологии славянофильства. С. Трубецкой становится первым, кому удалось с помощью «моста Грота» развернуть русскую мысль в новом направлении. Но для этого ему все же пришлось принять метафизику Владимира Соловьева, лишь заменив в ней мистические основания.
В 1896 году в работе «Основание идеализма» С. Трубецкой излагает свою теорию конкретного идеализма /22/. Он доказывает и выводит присутствие в мире божественного начала из самого факта веры, которую определяет как особое психологическое состояние, данное нам из сродности с Создателем. В умозаключениях С. Трубецкого обнаруживается, наконец, весь его тонкий замысел – свести в единое целое представления Соловьева и Хомякова. Трубецкой перерабатывает хомяковское учение о церковной соборности в теорию соборного сознания, согласно которой это чувство «сродности» не дается человеку непосредственно, а присутствует в родовом сознании, из которого только и рождается сознание индивидуальное.
Развивая далее ступенчатость актов познания, С. Трубецкой добирается до понятия мирового (соборного) субъекта, который, по сути, оказывается не чем иным, как очищенной от мистического содержания соловьевской Софией. С. Трубецкой представляет религиозную веру как основное доказательство наличия миропорядка и тем «уничтожает» шопенгауэровско-кьеркегоро-нищшеанское представление о вере как пессимистической реакции на отсутствие миропорядка. Затем, вослед Соловьеву, Трубецкой возрождает идею богочеловечества как мировой закон развития, а сама вера в Бога включается им в процесс и одновременно цель познания. А далее конкретный идеалист Трубецкой, строгий логик, в устах которого «иранство» и «кушитство» звучало бы насмешкой, ставит, казалось бы, давно не актуальный, хомяковский вопрос об историческом содержании христианского миросозерцания. Выведенная им абсолютная формула познания оказывается не такой уж и абсолютной в его последующих рассуждениях о том, что вера в своем историческом развитии неоднократно подвергалась изменениям и искажениям. И вот уже «высшая ступень идеализма» начинает менять свои четкие очертания – в нее вносится элемент критики различных модификаций христианской религии. Постепенно (и как бы независимо от собственной воли) С. Трубецкой приходит к «объективному» выводу, что только православное христианство есть чистое и полное выражение веры. Он утверждает, что устойчивый приоритет «вселенских идей» по отношению к временным целям человеческого знания и дал возможность православию сохранить чистое христианское сознание от субъективности, в которую впали латинство и протестантство. В латинство было внесено слишком много прав власти, а в протестантство – прав человека, – в отличие от единственного Божественного права, данного в Предании и усвоенного в чистом вселенском и соборном виде только в православии. На этом основании С. Трубецкой не только низводит любое рациональное знание до определения его как «протестантской ереси», но и решительно отвергает всю секуляризованную философию Европы после св. Августина как заблуждение мысли и отпадение от Божественной мудрости. А из этого само собой вытекало, что Европа отдана Антихристу, который ведет ее дорогами рационализма в иррационализм, а из него непосредственно в ад. И только России, счастливо избежавшей пагубного пути, предстоит невиданный взлет на крыльях «истинного учения», раскрывающего все предвечные тайны и всевечные дороги истории.
Так С. Трубецкой возвращается к раскрытию русской идеи, причем той же, которую открывал в софиологии Соловьев, но только подходит к ней с другой стороны. У Соловьева Россия была богоизбранным центром, у Трубецкого православная Россия оказывается единственной территорией, с которой только и возможно абсолютное постижение (божественной) истины. На основании сделанных выводов С. Трубецкой раскрывает перед Россией самые светлые перспективы. Он оценивает прогресс человечества и отдельных народов согласно их уровню соборного сознания и из этого сравнения выводит закономерность и неизбежность скорого расцвета России и превращения ее в совершенное общество соборного социализма.
Насколько искренен и объективен был С. Трубецкой в конечных выводах, и на чем основан этот парадокс «вечного возвращения» к православной русской идее? Перед талантливо мыслящим русским интеллигентом (князь С. Трубецкой называл себя «родовым интеллигентом») – при полном осознании уровня собственного интеллекта и личной культурности – всегда стояли проблемы униженности нации по отношению к Европе и ущербности русской жизни. Неотвязно преследовало чувство глубокой несправедливости от очевидного противоречия между громадным духовным потенциалом русской интеллигенции и общим устройством, а точнее, неустройством всей жизни России. Хотелось или все насильно исправить, или найти русской реальности не только объяснение, но и высокое обоснование. В сфере социально-экономической или военно-политической Россия не могла на равных конкурировать с Западом. Оставалась область религиозная, в которой православие имело свои «козыри» в полемике с католицизмом и протестантством. Только на религиозной почве (не впадая при этом в мракобесие) можно было сохранять чувство если не исключительности, то хотя бы значимости себя и России. И, сидя в своих кабинетах, русские мыслители времен Всемирной выставки в Париже (1900 г.) достигали в своем сознании горних высей национального духа. В этом был не только акт любви к своему отечеству, избывание боли по нему, но и уловка разума, делающая национальный дух «экспонатом», с которым можно было выйти на всемирную выставку.
Несмотря на то, что от православного романтизма славянофилов ради объективности отрекался В. Соловьев и пытался освободиться сам С. Трубецкой, вне православного дискурса русская действительность оставалась лишенной опоры и смысла. Как русский мужик, закованный в первобытность сельской общины и не обретший на протяжении поколений личностного сознания, Бога искал в искупление своей бессмысленной и бессознательной жизни, так и в сознании русского интеллигента, мучившегося своей виной перед убогой народной жизнью, маргинальные народные массы с их бессознательными рефлексами обретали образ «народа-богоносца».
Кн. Сергей Трубецкой был, безусловно, одной из самых светлых фигур в истории русской мысли. Он был собирателем знаний и радетелем новой русской идеи для будущей «соборной» России, умиротворенной и примиренной. Избранный ректором, он мечтал превратить Московский университет в платоновскую Академию чистой мысли. Пробыв на этом посту 27 дней, он умер в 1905 году в Петербурге от разрыва сердца, получив известие, что толпа ворвалась в университет и громит кафедры. «Соборный социализм» открывал свою личину.
В 1900 году на руках у Сергея Трубецкого умирает Владимир Соловьев. Его символический уход вместе с окончанием столь знаменательного для России века в немалой степени способствует всплеску религиозно-мистических настроений среди интеллигенции, возвращению интереса к его учению, а также борьбе за права «наследования».
В 1901 году в Петербурге «группа благонамеренных граждан» начинает регулярно собираться на подписные (в складчину) «соловьевские обеды», во время которых обсуждаются «жгучие» национальные проблемы «засилья инородчества и иноверия».
В 1902 году публикуется тематический сборник «Проблемы идеализма», который, по словам одного из инициаторов и авторов сборника, П. Струве, «знаменует собой укрепление и расширение союза между идеализмом философским и идеализмом практически-политическим, начало которому положил своей блестящей публицистической деятельностью Владимир Соловьев. Этот союз нужен и для философской мысли, и для дела освобождения...»*
*«Союз» философов и политиков просуществует до 1909 года, пока новый коллективный сборник «Вехи» не разделит либералов-идеалистов на «покаянцев» и социал-реформаторов.
Наконец, в 1906 году в Москве юридически оформляется Религиозно-философское общество памяти В. Соловьева. Среди учредителей и членов общества: С. Булгаков (председатель), Е. Трубецкой, П. Флоренский, В. Эрн, позже к ним присоединяется «модный» Н. Бердяев (а также Рачинский, Дурылин, Карпов, Щукин и др. В. Розанову в приеме отказано). По свидетельствам мемуаристов, на заседания московского РФО собиралось до 600 человек. Подобные общества создаются также в Петербурге (с 1907 г.) и во многих крупных и не очень крупных (как, например, Рыбинск) городах российской провинции.
Возникновение весьма широкого религиозно-философского движения, огульно прозванного газетами богоискательским, на деле преследовало вполне земные цели, наиболее четко сформулированные в уставе Московского РФО:
а) определение духовных основ русской общественной и государственной жизни;
б) выработка новых идеологических оснований русской государственности;
в) формирование новой национальной идеологии на началах христианской религиозности, патриотизма и демократии.
Речь шла о решительном обновлении государственной и общественной жизни, но – в пределах национальных и религиозных традиций!
Если бы рядом с обществом «памяти Соловьева» возникло общество «памяти Леонтьева», возможно, вспомнили бы его предупреждение об опасности для России светско-религиозного реформаторства. Леонтьев приводил в пример Англию, которая спаслась от «упрощения», выведя процесс церковной модернизации в свои американские колонии. Светско-религиозное обновленчество в России, усиленное к тому же «новым религиозным сознанием», действительно сильно напоминало английское квакерство: тот же протест против официальной церкви как «пустого дома с куполами» (у англичан – с «островерхой крышей»), который надо наполнить новым содержанием.
Несколько позднее образования московского РФО учреждается его печатный орган – издательство «Путь». Открывая издательство, редакция заявляла о первостепенности «общей религиозной задачи в России» и о своем «призвании послужить в мысли и в жизни всестороннему осуществлению вселенского христианского идеала». Как и любая широковещательная декларация, она не отличалась особой новизной. Предлагалось взять курс на отстаивание, модернизацию и актуализацию русских национальных ценностей в духе христианско-либерального национализма, в чем ясно можно было разглядеть стремление протащить Россию с ее полным «иконостасом» Народности, Общинности и Истинным христианством в новый, либерально-демократический XX век. Обновиться, принципиально не обновляясь! Публичная сторона нового общественно-религиозного движения несла в себе много лукавства, борьбы интересов и самолюбий. Внутри московской группы религиозных философов, которые, по язвительному выражению З. Гиппиус, «осатанели от православного патриотизма», не было единодушия. Подавляющая часть «путейцев» сохраняла родовую преемственность со славянофильством и лишь пыталась дать ему в условиях либерализации новое наполнение.
Им одиноко противостоял, возвышаясь над национал-патриотической истерией, младший брат Сергея Трубецкого, князь Евгений Трубецкой (1863–1920). Его судьба, как никакая другая, вобрала в себя историю рождения, расцвета, трагических перипетий и наконец гибели Русской Религиозной Философии (РРФ)*.
*Здесь и в следующих новеллах для краткости будем заменять термин «русская религиозная философия» где он используется как устойчивое понятие, аббревиатурой РРФ.
Вместе со старшим братом Сергеем он рано входит в круг блистательных идеалистов, близко сходится с Л. Лопатиным, В. Соловьевым и Н. Гротом. Но между самими братьями возникает серьезный мировоззренческий конфликт, и, чтобы он не перерос в личный, Евгений Трубецкой покидает Москву и до года смерти Сергея Трубецкого преподает в Киеве. С 1906 г. Е. Трубецкой – профессор права Московского университета. Его стараниями, авторитетом и повседневной деятельностью образовались и московское РФО, и издательство «Путь». Именно в его сочинениях впервые русская религиозная философия названа своим именем. Входил в партию кадетов, до конца жизни не менял ни философских, ни политических убеждений. После большевистского переворота и разгона Учредительного собрания ушел за «белую» линию фронта. Умер в последние дни гражданской войны от сыпного тифа на последнем «пятачке» России, в городе, как будто в насмешку носящем имя Новороссийск.
В чем же разошлись братья? Евгений Трубецкой не разделял прекраснодушие старшего брата Сергея и его идеализированного представления о России с ее «соборным» сознанием. Принимая в целом религиозно-христианскую доктрину В. Соловьева Е. Трубецкой произвел ее модернизацию в духе неокантианства, создав оригинальную гносеологическую теорию логического монизма, наиболее полно изложенную в работе «Смысл жизни» (1918 г.). Если в «конкретном идеализме» Трубецкого-старшего связь сущего (Бога-истины) с бытием шла через веру, а средним звеном, заменяющим мистическую Софию Соловьева выступал соборный и бытийствующий «мировой субъект», то Трубецкой-младший с позиций неокантианства устанавливает между сущим и бытием иное трансцендентное звено – универсалию смысла. В «логическом монизме» Евгения Трубецкого смысл как универсальная ценностная категория перестает быть только актом сознания и выводится за индивидуальную психику в трансцендентальную область. В результате, религиозная вера лишается у Е. Трубецкого своей непосредственной познавательной способности (трансцендентальности), а возможность познания верой обеспечивается не "соборным сознанием", а разумом и становилась разумной верой, посредством которой только и возможно постижение высшего смысла. /23/ К тому же постижение смыслов жизни дано только особому слою индивидуумов с сильной духовной доминантой (читай – интеллигенции).
Принципиальным положением его теории становится резкое противопоставление материальной основы жизни, которая сама по себе ничто, и содержательного значения мысли, направленной к истинному смыслу Послания – т. е. к тому, что нам сказал Бог. При этом всеединство мысли обретает значение добра, элементы же материальной жизни стягивают в себе зло. Добро и зло борются, и пока они борются, мир постоянно находится на грани исчезновения.
Е. Трубецкой жестко критикует не только идеи брата, но и весь русский утопизм XIX века с его мессианством и верой в посюстороннее преображение России. Он видит наступивший XX век временем «всеобщего протрезвления», а современную ему Россию сравнивает с Грецией упадка, приведшего к македонскому завоеванию. Разбивает он и уповательную идею богоизбранности или особого русского Бога. Его Россия вообще лишена Бога как участника народной судьбы, иначе бы она не вместила бы а себя за столь короткое время три революции и мировую войну.
Но вина за это лежит не только на России! Всеобщая борьба добра и зла как столкновение идеальной истины-мысли и материальной жизни-хаоса перешла в открытую стадию, а Россия, где «столкновение мирового смысла с мировой же бессмыслицей достигло своего предела», оказалась эпицентром этой борьбы. Общий же его приговор касается всего человечества: мир «празднует» всеобщую победу биологизма, все в мире заражено бациллой культуры, государство стало выражением коллективного эгоизма, и все государства по духу безбожны и аморалистичны.
В выводах Трубецкого-младшего, смягченных некоторыми историческими и географическими реалиями, Россия предстает примером крайней степени зверочеловечества, а события, свидетелем которых ему довелось быть, он называет, вслед за Чаадаевым, «уроком другим народам». Как это далеко от светлого соборного социализма его брата Сергея! Мысль Евгения блуждает совершенно в иной стороне: холодный катастрофизм небытия, и хочется бежать, но куда, если катастрофа разразилась не над одной Россией, а над всем миром, и Россия обречена на исчезновение?
Но нет. Логический монизм создавался совсем не для того, чтобы хоронить Россию. Сто лет русская мысль ухитрялась вновь и вновь отыскивать мистические, онтологические, феноменологические обоснования великой судьбы, великой роли, мирового значения, преимущества и превосходства России – кому что по нраву. Вот и Е. Трубецкой в нужный момент прибегает к своему логическому закону. Если, рассуждает он, над миром сгустилась тьма, то, с другой стороны, сама эта тьма с неизбежностью порождает духовные искания. И если именно в России озверение человечества достигло своего предела, то от нее же и начнется спасительный для всего мира духовно-религиозный подъем.
Что этот подъем должен быть именно религиозным, Е. Трубецкой выводит из анализа двух фундаментальных религий: античной Греции и древней Индии. Определив их основания как отражающие в античной (западной) традиции «ход жизни посюсторонний» и в индийской (восточной) традиции «жизнь мысли потусторонней», он делает замечательный вывод, что на новом витке мировой катастрофы и всеобщего уклонения от истины необходимо свести греческую «горизонталь» и индийскую «вертикаль», что даст в результате «наиболее универсальное, точное схематическое изображение жизненного пути». Местом же «перекрещивания» (креста) выступит, конечно же, Россия – как срединное место между востоком и западом, где «причинная зависимость между крушением связей мирских и восстановлением связей духовных совершенно очевидна». Катастрофическое, таким образом, оказывается не концом истории, а начинающимся от России путем человечества к Царствию Божиему, к встрече с Христом…
Чтобы понять природу открытий кн. Е. Трубецкого, вспомним еще раз высказывание К. Леонтьева о безрелигиозности высших классов в России, для которых религия всегда была только способом управления. И вдруг представители высшего культурного слоя открывают для себя религиозность! И пишут о ней для высших же классов, потому что Бог русского крестьянина и русского барина – разный бог. У крестьянина «смысл жизни» в круговороте природы, и из этого вся его нравственность, ему и Бог нужен лишь для урожая. Проблема же смысла жизни у Евгения Трубецкого незаметно переходит в личную драму потери и обретения заново ценностей самой жизни. Это извилистый путь русского интеллигента, идущий через славянофильство и скептицизм, почвенничество и соловьевство, чтобы в некий момент воскликнуть: либо есть Бог, а в нем полнота жизни, либо жить не имеет смысла! Здесь и влияние Достоевского, и особая психика, и неумение ориентироваться в социально-политической реальности.
Конечно, особенность идей Е. Трубецкого в том, что его поиск России пришелся на период истории России между революциями 1905 и 1917 гг., когда шел распад общественных связей, рушился государственный порядок и внутренний мир. На этом фоне мировая война 1914–18 гг. воспринимается им как край падения человечества в дурную биологическую бесконечность. Он до конца жизни не признает происходящее в России явлением внутренним и будет считать, что русский кровавый хаос есть только обостренная форма всеобщей мировой болезни. Страх перед биологизмом стремительно переходит в катастрофический взгляд на действительность. В такой момент разуму остается один шанс – свобода в осознании бессмысленности жизни, а душе – смертельная тоска по обретению смысла. Задача отыскания смысла жизни у Е. Трубецкого рождается из самой России, в которой, по его убеждению, русская церковь не справилась со своей исторической задачей, и которая поэтому стала «проявлением крайнего практического безбожия», точкой самого глубокого падения мирового человечества в момент всемирной катастрофы. /24/
Взгляды на Россию братьев Трубецких, несмотря на полярность, представляет собой единое явление. Во-первых, Трубецкие были непосредственными продолжателями поисков В. Соловьева. Их споры с ним и между собой имеют характер не принципиальных разногласий, а скорее движения и развития его основной задачи: в безграничном пространстве мироздания вычислить траекторию одной единственной звезды – России. Трубецкие же раскладывают эту пунктирную траекторию в два противоположных, но ясных основания. Если В. Соловьев вводил веру в существование Бога как необходимый элемент поиска истины, не придерживаясь при этом строгой системы доказательств, то Сергей Трубецкой впрямую утверждал за верой полноту истины. Если В. Соловьев, в последний период жизни, пришел к трагическому осознанию, что его система не достигает результата, поскольку не соответствует реальному содержанию жизни, то Евгений Трубецкой находит оправдание этому несоответствию в еще не распознанной В. Соловьевым мировой катастрофе. В таком виде братья Трубецкие «доставляют» венчающее XIX век и этому веку принадлежащее учение В. Соловьева в следующий, XX век, тем самым утверждая самодостаточность национальной мысли.
Во-вторых, при объединении философских взглядов Трубецких обнаруживается вся будущая парадигма поисков новой русской идеи. Каждый из значительных мыслителей даст лишь свое наполнение заданной парадигме, но не выйдет за обозначенные Трубецкими границы, где Россия рассматривается уже не как священная территория или особая цивилизация (отказ от постулатов славянофилов и почвенников), а как органическая часть единого мирового целого («поклон» западникам). Критическому анализу подвергнется вся мировая история и ее результаты, которые будут обозначаться как катастрофическая, эсхатологическая, апокалиптическая близость к всеобщей гибели. Россия же будет определяться как самое слабое цивилизационное звено, где всемирная катастрофа проявляет себя с наибольшей силой. Но с духовной точки зрения Россия будет выступать как последний носитель истинного религиозного сознания, очищенного от пут материальности, и мировая Катастрофа будет остановлена крепостью веры православной (примирение со славянофилами), после чего энергия Катастрофы поменяет полюс, и – от России начнется новая всеобщая эпоха Богочеловечества.