ЛЕНИН и РОССИЯ

​

Воляпюк "русского освобождения"

​

      «Марксизм, как единственно правильную революционную теорию, Россия поистине выстрадала полувековой историей неслыханных мук и жертв, невиданного революционного героизма, невероятной энергии и беззаветности исканий, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки, сопоставления опыта Европы…»

          Что означает это известное утверждение Ленина из работы «Детская болезнь левизны в коммунизме»? Что революционные страдания в других странах не имели такой глубины, как в России? Или что только Россия прошла все возможные революционные заблуждения и поэтому оказалась способна проникнуть в скрытую за семью печатями тайну марксизма и воплотить его на практике? В любом случае ясно, что в этом ленинском высказывании революционное движение в России противопоставляется всякому иному как имеющее особый характер.

           В той же «Детской болезни…» Ленин эпически разворачивает картину «трех этапов освободительного движения» в России, где сначала «узок круг этих революционеров», потом – кто кого «разбудил» и т. д. И если довериться лексической точности ленинского слова, то обнаруживается, что в отличие от тех стран, которые прошли через революции задолго до России, в самой России история ее революционного движения фиксируется как движение освободительное. Но революционное и освободительное – не одно и то же! Сами коммунисты в официальной советской фразеологии установили это различие, называя «освободительной» исключительно борьбу народов «третьего мира» против колониальной зависимости.

           Пропустим «дворянский этап» декабристов, согласившись с Лениным, что «страшно далеки они от народа». Действительно, целью аристократического заговора победителей Наполеона было создание на обломках самовластья военно-дворянского государства с более цивилизованным устройством армии и с «разумным управлением». Посмотрим на историю русского освобождения начиная со времени, когда «декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию...»

           Если в публицистике демократов-шестидесятников мы встречаем определение русский человек, то речь всегда будет идти о представителе образованного сословия. «Русский человек» – всегда герой-интеллигент, он же – лишний человек, дерзкий одиночка, вооруженный культурой и интеллектом. Если же речь заходит о русском народе, то всегда имеется в виду обезличенная и чаще всего крестьянская масса. В сознании «борца за освобождение» изначально присутствует эта слитность низовой массы, ее неделимость на личности.

           Из этого устойчивого представления «русского человека» о слитности и косной неподвижности народной массы и рождается особое качество революционного движения в России – оно становится освободительным внутри страны, хотя, в определениях того же марксизма, «классическое» революционное движение есть прежде всего борьба целых сословий или классов за расширение своих свобод и прав. Если же бесправный народ в «движении» не участвует, а представлен в борьбе за права и свободы другим сословием (в нашем случае – революционной интеллигенцией), тогда и случается воляпюк освободительного движения, когда одна часть нации героически сражается с другой частью в защиту интересов третьей, которая, по удачному выражению Петра Струве, «участвует в этом сражении только как нищий – показом своих язв».

          В. Розанов однажды сравнил Россию с библейским Египтом – «домом рабства», откуда Моисей должен вывести свой народ. Но разве можно вывести народ из России? И от чего его надо освобождать? От крепостного рабства? Но государство само сделало это в 1861 году, а революционно-освободительное движение не только не схлынуло, но еще более усилилось. Именем народной воли казнили царя и стреляли в генерал-губернаторов. Значит, народ освобождали от ига абсолютизма? Но тогда это типичное буржуазно-демократическое движение третьего сословия за свободу равных рыночных отношений, победившее в европейских революциях 1848 года. Однако российские революционеры-демократы, начиная с Герцена, были прежде всего убежденными противниками проникновения в Россию капитализма, который и есть равенство рыночных отношений.

          Две ценности, о которых твердила и за которые билась с государством русская интеллигенция, начиная с 40–50-х годов XIX века, – социальная справедливость и социальное равенство. Известный философ Г. Федотов уже после Октября, в эмиграции, писал, что «из всех форм справедливости для русских равенство стоит на первом месте». К этому можно добавить, что именно чувство равенства – в религиозной ипостаси единоверия – в течение столетий обеспечивало безграничность самодержавной власти в России и удерживало в повиновении низовую массу. Когда же революционные демократы-атеисты обесценили всеуравнивающее хотя бы перед Богом начало национальной жизни, то взамен они «обнаружили» идеал равенства в крестьянской общине, которая и представилась им как прообраз будущего общественного устройства России.

            У «отца» народничества Н. Чернышевского идея общины как единого организма приобретает метафизическое измерение. Он находит в крестьянской общине до-бытийные элементы даже не просто равенства, а сразу социалистического устройства жизни, – из чего делает вывод о «природной стихийной революционности русского крестьянина-общинника». В представлении народников, будущая социалистическая Россия должна естественным порядком вырасти из общинности и стать огромным и единым крестьянским миром. Поэтому освободительное движение русской интеллигенции так боялось прихода в Россию европейского капитализма («буржуазности») и так ратовало за сохранение по существу неизвестной «русскому человеку» крестьянской общины – «ячейки» будущего социализма, уже содержащей в себе главный социальный элемент – равенство. При этом истинные желания крестьянина, его естественное стремление стать самостоятельным хозяином, то есть обрести прежде всего свободу личности, народникам были попросту неинтересны, поскольку не укладывались в русло их социалистической теории. По этой причине «народ» их и не принял.

          Нежелание народа идти в общинный социализм не могло не вызвать сомнений внутри самого освободительного движения. Страдальцы за русский народ утопали в своих противоречиях, не находя, с одной стороны, иной цели борьбы с самодержавием, с другой – бесконечно расходясь в вопросе о методах этой борьбы. И тогда аргументом в споре выступило новейшее учение Маркса, переворачивающее все представления русских стихийных социалистов о ходе истории и доказывающее историческую необходимость прохождения всеми странами и народами стадии капитализма. Появление такого крупного авторитета в революционной теории, как Маркс, и знакомство с его трудами вызвало естественное желание узнать его мнение о революционных возможностях России. С Марксом полемизировали Герцен и Бакунин, Плеханов тесно сотрудничал с Энгельсом. В переписке с «основоположниками» состояли П. Ткачев и В. Засулич. Маркс, со своей стороны, сочувственно относился к революционной жертвенности этих «сумасшедших русских», хотя часто и жаловался, что они замучили его своими бесконечными вопросами. Еще в 70-е годы он категорически заявлял, что для России, поскольку она «другой мир», не-Запад, его учение не подходит. Но такое отношение к России не устраивало ни народников, ни сторонников Маркса в России.

        Русская революционная интеллигенция буквально третировала Маркса, требуя свести воедино анархические идеи Бакунина, социалистическую идею русской крестьянской общины и марксовы законы капитализма. Вопрос о «крестьянской общине» и самого Маркса ставил в тупик. Совершенно не зная России, выслушивая от русских «делегатов» теоретические выкладки и рассказы об общине как уже сформировавшейся ячейке будущего социалистического общества, он немало колебался, прежде чем в письме к Вере Засулич не выдал в конце концов компромиссную идею о возможности победы социализма в России на основе широкого крестьянского движения, но только после того как в Европе свершатся пролетарские революции, и победивший европейский пролетариат придет на помощь русским крестьянским массам.

        Но перспектива дожидаться социализма в Европе не вязалась с русским нетерпением и «горячими сердцами». Получить от Маркса теоретическую поддержку своим социалистическим чаяньям, укрепиться в идее неизбежности прихода социализма как высшей формы социальной справедливости и равенства, но вместе с тем начинать вдруг «работать на капитализм»? Помогать нарождающейся русской буржуазии в обретении ею свободы для нещадной эксплуатации и так измордованного столетиями рабства и несправедливости народа? Для борца за освобождение поступить так было равносильно предательству родины!

       Горячие споры народников вокруг марксизма, взаимные обвинения и подозрения приводят в конце концов к расколу. Оставшиеся неумытыми «святой водой» марксизма революционные народники будут продолжать страдать за свой общинный народ, метать бомбы, взрывать дворцы, обрекая себя на казни и каторги. Освободители народа венчают свой путь эшафотом для Александра Ульянова и его товарищей.

    Раскаявшиеся же народники во главе с Г. В. Плехановым, отказавшись от идеи освобождения народа (предварительно расколов народническую организацию «Земля и воля»), в 1880 году накануне разгрома радикальной «Народной воли» покидают Россию для основательной теоретической подготовки «по пролетарскому вопросу». В 1883 году плехановцы  в тихой Женеве создают первую русскую революционно-марксистскую группу «Освобождение труда». Они ставят целью контакты с европейским социалистическим движением и пропаганду в России марксистского учения о будущей победе пролетарской революции и, соответственно, о необходимости для этого скорейшего развития русского капитализма. Плеханов пишет теоретические статьи в русле ортодоксального марксизма, признается вождем немногих русских социал-демократов, становится кумиром левой молодежи. Он призывает «всех лучших людей многострадальной России к долгой и кропотливой работе по грядущему освобождению трудовых масс от оков капиталистической эксплуатации».

 

       В одном Маркс и Энгельс были абсолютно правы: приход к власти в большинстве европейских странах буржуазных правительств открыл новую эру по отношению ко всей предшествующей истории человечества. Накануне войны буржуазных стран с последним оплотом воинствующего феодализма – Германией оформленность капиталистического мира становится все более очевидной. Этому помогает стремительный рост авторитета Соединенных Штатов Америки, «выносивших» капитализм в тепличных условиях Нового света и все настойчивее влияющих на европейские процессы. Свет факела Статуи свободы достигает Европы и окончательно проявляет новое лицо мира – свободу рыночных отношений.

        Несмотря на то, что Российская империя входила в XX век в аморфном состоянии полуфеодального сырьевого придатка Европы, с последней четверти XIX века сформированный мировой рынок капитала буквально ломился в Россию. Иностранные компании уже участвовали в разработке сырья и металлопроизводстве, строительстве железных дорог и мостов, шли торги на фондовой бирже. Однако государственная машина абсолютизма волюнтаристски сдерживала этот напор: необходимые для свободного рынка законы не принимались, и все экономические реформы носили половинчатый характер. Это придавало российской жизни черты ирреальности и парадоксальности, поскольку государство и его антагонисты – борцы за освобождение одинаково выступали против выдачи капитализму пропуска на российские просторы. Совпадали они и в позиции запрета продавать землю крестьянам, хотя и по разным основаниям: если защитниками народа неделимая земля все еще мыслилась как основная социалистическая ценность, то самодержавие стремилось через общинное землепользование удержать крестьянина на земле. Возникала патовая ситуация. Общее для конфронтирующих сторон понимание необходимости глубочайшей и даже революционной реформации общества сдерживалось общим же стремлением не допустить прихода в Россию либерального капитализма, способного разрушить ту невидимую и умом не понимаемую опору, на которой только и держалась загадочная российская жизнь.

          Маркс в «Капитале» дал апокалиптический и устрашающий образ капитализма, образ сгущенный и мистический в неотвратимости своего прихода, сатанинский, но обреченный, в конечном итоге, на историческую гибель. Однако в Европе идеи Маркса рассматривались внутри уже устоявшегося буржуазно-капиталистического общества, которое в повседневности не было таким уж страшным, и потому марксизм понимался как раскрытие невидимой глазу обывателя внутренней сущности капитализма. В России же, где капитализма по-настоящему не знали, он превращался в жупел, которым можно было нещадно пугать. Русский марксизм использовал политэкономическую теорию Маркса, в сущности, с обратной ее смыслу целью – не допустить перехода России на либерально-буржуазный путь развития!

         Значит ли это, что итоговая победа социализма в России превозмогла марксовы всеобщие законы исторического развития? Будь это так, явись русский социализм если не «органическим результатом всей русской истории», то хотя бы результатом «русского освобождения», модифицированного в русский марксизм, – у него должно было бы быть совершенно иное «лицо». Освободительное движение тогда неминуемо должно было бы слиться с националистическим, чтобы вместе произвести бескровную национал-социалистическую революцию. И тогда вся будущая Россия представляла бы собой аксеновский «Остров Крым». И не было бы кровопролитной и ужасной Гражданской войны. Такой социалистической России не пришлось бы с ревностью и подозрением коситься на китайский национал-социализм, а Китаю не было бы нужды придумывать свой маоцзэдуно-марксизм.

      Но русская история предложила совершенно другой сюжет. Национальная природа и национальное сознание России на критическом переломе ее судьбы пересеклись с совершенно иной и внеположной ей природой и сознанием Владимира Ильича Ленина.

​

Мировое явление и всемирная личность

​

        Есть  нечто, перед чем отступают даже законы исторического  развития. Назовем это «мировым явлением» или практиками, меняющими до неузнаваемости лицо мира. К числу таких практик можно отнести возникновение античного Рима или появление на карте мира Соединенных Штатов Америки. Но есть и другое, что возвышается и над величайшими мировыми феноменами. Это появление «всемирной личности».

      Одно из самых древних потрясений разума – разноплеменность и многоязыкость человечества. Недаром в библейской истории «смешение языков» при строительстве Вавилонской башни – третье из планетарных деяний Бога (после сотворения мира и всемирного потопа), за которым только и начинается собственно история человечества.

      За всю мировую историю, до наших дней включительно, только трижды появлялись личности, дерзнувшие воспротивиться воле Бога в прямом намерении собрать все человечество воедино, т. е., образно говоря, достроить Вавилонскую башню. Они ставили перед собой разные задачи, исходя из требований своего исторического времени, но конечная цель их представляется очевидной: объединение человечества должно было раз и навсегда покончить с разнонаправленностью устремлений и взаимной враждой народов, стран и даже отдельных индивидов.

    Многотысячелетняя архаическая эпоха увенчана царственной фигурой Александра Македонского и его величественной, но архаической же попыткой покорить весь мир – устроить человечество под одной рукой, под одним владыкой. Ранняя смерть помешала исполнению его плана, но потрясение, испытанное миром от его завоевательных походов, привело к всеобщему переустройству жизни и образованию множества эллинистических государств.

       Затем возникает, как дичок на утонченном эллинистическом древе, императорский Рим, подавляя остальные народы своим могуществом. Историческая парадигма, заданная Древним Римом, в различных своих проявлениях длилась без малого два тысячелетия, чтобы воплотиться, наконец, в личности Наполеона Бонапарта. Новый богоборец по-прежнему стремится исполнить свою миссию посредством силы, но его цель – сообразно эпохе – не покорение, а объединение разрозненных стран-островков мира, уравнивание тронов и установление для всех народов общих норм жизни. Наполеон был побежден, но потрясенный мир во второй раз поменял законы истории: право по крови и право власти, даже национальное право отдельного народа уступают место универсальному и вненациональному праву денег. Мир обретает буржуазно-капиталистический облик.

         Эпоха разделенного теперь рыночной конкуренцией человечества длится всего сто лет – капитализм обладает поистине скоростью ядерной реакции и такой же взрывной силой. В течение одного лишь XIX века Западная Европа – передовой отряд человечества – совершает небывалый цивилизационный прорыв, но достигает при этом и крайностей рыночных противоречий. Итогом не могло стать ничто другое, кроме как война всех против всех – Первая мировая война.

        Последней по времени величайшей личностью, деяния которой привели к смене мировых законов развития и рождению новой, еще не завершенной на данный исторический момент эпохи, был Владимир Ленин – не властитель и не полководец, а всего лишь литератор-полемист, автор неких текстов, биологическая машина по производству статей, писем, записок, распоряжений, докладов и пр. Одной лишь идеей мировой пролетарской революции с целью установления всеобщей справедливости и равенства Ленин произвел невиданное потрясение мировых основ.

      Забегая вперед, скажем, что и Ленин, как до него Александр и Наполеон, не узнал последствий своих титанических усилий. Краткость его жизни была столь же фатальной, как и ранняя смерть его предтеч по попыткам собрать народы в одно целое – с Богом шутки плохи. И все же Ленин достоин мавзолея! Потрясенный им мир начал видоизменяться еще более стремительно. От Октября 17-го года мир нынешний добровольно и целенаправленно следует в одном направлении – демонтажа национальных и социальных перегородок. Сегодня в странах Европейского Союза, например, показывать свое богатство или свою нищету считается одинаково неприличным, как неприлично быть и антиглобалистом, записывая себя тем самым в арьергард человечества. Общечеловеческие ценности владеют мировым разумом. И пускай они весьма далеки от ленинских представлений, но началом их зарождения, повторим, стала русская социалистическая революция, произведенная Владимиром Лениным.

​

«Вождь гениальный и беспощадный»

​

           Ленин, упоенный социалистическим романтизмом Чернышевского и уже полный мстительной ненависти к властям за казнь брата Александра, познакомился с «Капиталом» К. Маркса сразу после своего исключения из Казанского университета за участие в студенческой сходке. Что испытал восемнадцатилетний Ульянов в момент знакомства с книгой Маркса, неизвестно – своими чувствами с близкими он делился редко, – но можно предположить, что именно в часы чтения «Капитала» в нем проснулась «всемирная личность», и на вычитанной из Маркса идее революционного преобразования мира на основе пролетарского интернационализма сошлись его собственная жизнь и вся будущая история человечества. Лишь этим можно объяснить, что Ленин без долгих раздумий «выдирает» из всего марксистского учения только  одну «главу» – теорию классовой борьбы, согласно которой существует только одно «зло», – и это не российское самодержавие и даже не российская буржуазия, а сразу «мировой» капитализм, – и одно «добро» – мировая армия наемных рабов. А всяческие нюансы политической экономии «Капитала» навсегда останутся для него лишь теоретическим подспорьем, которым, правда, он затем будет манипулировать с удивительным искусством.

       По совершенно очевидным причинам Россия никак не походила на арену для последнего акта исторической борьбы классов – где тут капитализм и где пролетариат? Однако, ввергнутая в системный кризис реформ, не зная своего дальнейшего пути, упорствуя в абсолютистской замкнутости, раздираемая партийно-идеологическими спорами, изъязвленная саботажами и террористическими актами Россия воззвала голосом «реакционного» публициста правительственного «Нового времени» М. Меньшикова:

​

    "Если кто-либо мог бы повлиять на растерянные и озлобленные умы, то это, пожалуй, человек лишь наполеоновского типа, вождь гениальный и беспощадный. Явится ли он у нас?" (1909 г.)

 

      Как всемирная личность Ленин был предназначен миру, но данностью рождения и перипетиями русской действительности оказался востребованным Россией. Чуваш по отцу, с немецко-шведскими предками по матери, он мог, как и корсиканец Наполеон о Франции, с полным основанием сказать о себе: я родился, когда Россия умирала.

       Ленин не любил Россию, его одинаково раздражал и русский бардак, и русская сентиментальность. И до чрезвычайности любил Европу, особенно Швейцарию – за ее буржуазный традиционализм, уютность и упорядоченность жизни. Многолетнее скитальчество профессионального революционера-эмигранта воспитало в нем устойчивое ощущение себя гражданином вселенной. Россия же стала для него инструментом. Он безошибочно ощутил исходящую от нее энергетику озверевшей силы (хотя бесконечно ошибался в характере ее природы) и готов был при определенных обстоятельствах направить эту энергию на сокрушение мира.

        Еще в гимназии Ленин любил блеснуть своим умом чуть ли не перед каждым встречным, сам любуясь своей логикой и многознанием. Однажды отец устроил ему знатную выволочку за высказанное в разговоре презрение к тугодумам-одноклассникам. Урок запомнился, но лишь как тактика в будущих полемических спорах. Внутренне же в нем до конца жизни оставалось чувство своего полнейшего интеллектуального превосходства над «человечками». Встретившись с марксизмом, презрительно прищуренный взгляд Ленина на окружающих приобретает мировоззренческий характер, поскольку человек как личность в экономическом марксизме отсутствует, представляя собой лишь «совокупность всех общественных отношений». Это даст ему право смотреть на людей как на «глупеньких жертв обмана и самообмана в политике», – бездушную органическую материю, обязанную подчиняться законам диалектического развития.

        На ленинское видение мира сильно влияла и его фанатичная любовь к системности и ясному порядку вещей. Поэтому в его работах так много обобщающих формул и статистики, которую он ценил чрезвычайно и считал ее основой знаний. В определенном смысле он был рабом системности. И если нужно было выбирать: система для человека или человек для системы - Ленин безоговорочно избирает последнее. На практике это не раз приводило его к грубым ошибкам. Так, например, сразу после Октябрьского переворота, вдребезги круша все устои бывшей Российской империи, Ленин посчитал возможным сохранить в неприкосновенности царский бюрократический аппарат. Он вывел очередную «формулу», согласно которой чиновники не имеют классовой принадлежности. Он хотел использовать готовую бюрократическую машину для мгновенного начала функционирования «социалистического» государства. Неприкрытый саботаж бездушного госаппарата, парализовавшего финансы, транспорт и организовавшего голод, потряс Ленина.

          Действительность понималась Лениным только из самой элементарной – механической причинности протекания всех процессов. В этой действительности для него содержалось лишь постигаемое умом, обрабатываемое логикой причинно-следственных связей и имеющее вывод в качестве ближайшей цели для действий, пока этот вывод не станет новой механической причиной. Это хорошо видно в строгом логическом порядке появления его основных работ, составляющих костяк ленинизма: «Что такое ”друзья народа“...» – разгром народничества; «Что делать?» – его концепция пролетарской партии; «Шаг вперед, два шага назад» – разгром меньшевизма, а на деле – всех иных социал-демократических концепций... И так вплоть до «Детской болезни ”левизны“…» – теории и практики перехода от социалистической революции в России к мировой революции.

      Из этих работ не может сложиться истина, но видно, как складывается и укрепляется вера. Так складывали Катехизис из четырех Евангелий – без разночтений, коротко и ясно. Таковы и его тексты. Они завораживают доходчивым анализом, пунктами и параграфами и заставляют верить в написанное как в последнюю истину. Своей категоричностью они пугают и притягивают одновременно. Не случайно его работы читали затем 70 лет с неослабевающим интересом и полной верой в истинность каждого слова.

       Политиком в общепринятом смысле он тоже не был. В нем жил некий «сплав» теории, политики и веры, из которого выкован ленинизм – действенное оружие, сдвинувшее мировые эпохи.

​

Ленинизм - преодоленный марксизм

​

           «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», – без тени сомнения заявляет Ленин во вступительной части статьи 1913 года «Три источника и три составных части марксизма». Насколько же оно верно, и насколько верен ему сам Ленин? Рассмотрим источники этой веры.

          Диалектикой в марксизме обосновывается теория развития, определяющая движение всех форм материи в одну сторону, от низших к высшим. Закон развития распространяется и на мировые экономические отношения, где используется как научное объяснение и определение истории. Марксизм пытается доказать, что для материальной и человеческой природы существует единый и единственный механизм, проявляющийся в наличествующей истории как этапность и поступательность развития. В результате, «исторический материализм», используя гегелевскую диалектику, превращается в концепцию неограниченного социального прогресса. Правда, марксизм все же делает значительную оговорку, что законы диалектики не имеют практического применения в текущей действительности, что они не более чем мыслительные абстракции, и что, по высказыванию Энгельса, на одном знании, что стебель отрицает семя, из которого выросло, ячменя не вырастить.

          Ленину же был нужен именно ячмень, то есть практический результат, непосредственно вытекающий из учения, притом результат не столько экономический, сколько сразу политический. Для этого он сначала производит «невинную» инверсию марксовой материалистической диалектики, называя ее диалектическим материализмом. И уже внутри  этого твердого основания он открывает  законы политической борьбы и определяет революционно-политический смысл «диамата», заявляя, что отступление от основных законов развития есть, ни много ни мало, предательство интересов пролетариата! («Материализм и эмпириокритицизм» (1909).

          У Маркса и Энгельса, среди многих противоречий, существовавших как внутри их собственных теорий, так часто и между ними, самые большие расхождения касались характеристики стадии посткапитализма и практики перехода человечества к неантагонистическим отношениям. Происходила постоянная путаница в понимании социализма и коммунизма, а также характера диктатуры пролетариата. В конечном счете, для «основоположников»  диктатура пролетариата  – нечто в большой степени условное, а не эмпирическое, некий «знак» переходного периода между капитализмом и коммунизмом, не имеющий временных рамок, поскольку соответствует диалектическому «переходу количества в качество» – скачку или прыжку «из царства необходимости в царство свободы».

         Ленина это, естественно, не устраивает. Можно с уверенностью говорить, что именно на трактовке переходного периода заканчивается собственно марксизм и начинается ленинизм, который представляет собой исключительно теорию классовой борьбы ради диктатуры пролетариата. Классовая борьба у Ленина получает прежде всего конкретную цель – переход политической власти в руки пролетариата. Захват власти; классовое насилие; гражданская война – вот как выглядит марксизм в ленинизме и вот какова цена будущей свободы человечества. Но Ленин, врываясь в общественно-политическую жизнь России, и не намеревался слепо подчиняться марксистской теории. Маркс предстает прежде всего мыслителем, хоть и заряженным революционными настроениями. Ленин же, в новой исторической реальности и на территории России, желает быть прежде всего революционером, фактически сводя количество марксизма в ленинизме до нуля.

         Камнем преткновения для всех революционных марксистов России оставался рабочий вопрос – неразвитость и слабость российского пролетариата (2,5 млн. рабочих на 150 млн. населения), все еще кровно связанного с патриархальным русским бытом. Верные учению Маркса, русские социал-демократы выводили из этой исторической данности тактику постепенства – воспитания классового сознания и обучение рабочих масс сначала борьбе за экономические права через профсоюзы и стачечные комитеты, затем – теоретическая подготовка политических требований в рабочих кружках и т. д. Ленин решает «рабочий вопрос» совершенно по-другому и с гениальной простотой. Еще в 1902 году, в работе «Что делать?», он излагает план создания «партии нового типа». Марксистский тезис об исторически-необходимой роли пролетариата как ведущего класса в революционных преобразованиях Ленин замещает по сути  метафизической  идеей класса. Из его толкования Маркса следует, что «идея» революционно-преобразующей роли пролетариата присутствует в мире раньше самого пролетариата. А если так, то эта идея может быть временно, до созревания самого пролетариата, отчуждена от своего носителя и передоверена группе интеллектуалов, профессиональных революционеров, которые, образовав «пролетарскую партию», с наибольшей эффективностью и осуществят классовую идею. Пролетарская идея в ленинизме начинает жить самостоятельной, независимой от реальности жизнью – как партия над классом или – от имени класса.

      В результате, Ленин построил неприступную башню коммунистического мировоззрения, для которой марксистское учение служат лишь мертвым основанием. В ленинизме нет процесса развития марксизма, а только его догматическое структурирование для будущей практики переустройства мира. В дальнейшей истории это аукнется и поныне живым троцкизмом, и китайской «культурной революцией», и геноцидом Пол Пота. Даже Гитлер говорил, что многое для практики национал-социализма он взял из опыта большевиков.

      Если охватить разом все теоретические работы Ленина, то они окажутся не результатом работы мысли над постижением действительности, а методичным усилием по перестраиванию хаотичного жизненного мира в строго заданном социальном направлении. В итоге на месте конкретной действительности возникает абстрактный и искусственно сконструированный социальный мир, выстроенный по законам «теории отражения» действительности и все же абсолютно неадекватный ей. В ленинизме действительность бесконечно сворачивается, как пространство вокруг космической «черной дыры», чтобы, в конце концов, взорвать Россию, потрясти мир и погубить своих героев, посмевших подверстать Россию к каким-либо универсалиям.